Возле стола со спущенными штанами стоял яша лазутский
– Ну, сымай портки. Да пошевеливайся господа ждут. – Конюх указал рукой на скамью.
Василий снял рубаху, но штаны снимать не стал. Помощники конюха тотчас завернули его руку за спину, резким движением спустили его штаны и уложили лицом вниз на скамью. Конюх также сбросил рубаху. Его крепкие, словно литые мускулы, словно магнитом притягивали взоры Екатерины Львовны и Маши.
Поплевав на ладони конюх взял плеть и со всей силы хлестнул ей по спине Василия отчего на ней тотчас вскочил багровый рубец. Мужик взвыл от боли. Его жена и старшая дочь закрыли лицо руками, а младшенькая заплакала в голос. Помощники конюха заметили это и, отвесив по увесистой оплеухе, заставили их смотреть за происходящим. Василий выл от боли тщетно стараясь вырваться из крепких кожаных ремней. Из его ран выступали капельки крови.
– Так что сукин ты сын. Прощения проси. – Крикнул Л-ский Василию.
– Барин, батюшка. Не виновен я. Он по бревнам, что вчерашней бурей повалило убег.
– Не виновен. Ты не виновен. – Голос Л-ского гремел как раскаты бури. – Ну что-ж раз не хочешь по-хорошему, то придется не только тебя наказать. – Л-ский дал знак конюху и тот криво ухмыльнувшись стал отвязывать Василия.
– Барин не надо. Прошения прошу. – Вопил испуганный Василий, но было уже поздно.
Помощники конюха сбросили Василия на пол, предварительно накрепко скрутив его руки веревкой. Л-ский велел налить всем водки и сам первый взялся за рюмку.
Я смотрел на возбужденных гостей и мне вдруг вспомнилась книжная иллюстрация – римский амфитеатр, гладиаторы и такие же как у этих гостей, лица зрителей.
Тем временем конюх только что выпивший стакан водки с барского стола подошел к бледной Елене, жене Василия, и схватив за волосы потянул ее к скамье.
Дети пытались остановить его, но тотчас были оторваны. Помощник конюха задрал подол ее платья и перевязал его на талии ремнем. Елена не могла закрыть свои интимные места руками и гости сидевшие за столом могли вволю рассматривать ее крепкие круглые ягодицы. Конюх повернул ее лицом к гостям и взору присутствующих открылся черный треугольник лобка. Мужчины сидевшие в конце стола привстали, чтобы лучше видеть происходящее.
Елену, как и незадолго до этого ее мужа, положили на скамью. Конюх шлепнул рукой по ягодице заставив женщину всхлипнуть. Однако он не стал тянуть с началом порки и уже через несколько мгновений Елена корчилась под ударами хлыста. Некоторые гости повскакивали со своих мест. Помещик К. подошел к конюху и забрав плеть собственноручно несколько раз хлестнул женщину по истерзаным ягодицам.
– Ты девочка не бойся. Мы только поиграемся чуток и отпустим. – Пропел Федор слащавым голосом.
– Я не-не-нехочу. Отпустите меня и матушку отпустите и батюшку. – Девочка рыдала.
– Отпустим непременно отпустим, но ты должна быть хорошей с нами. – Я старался уговорить ее по-хорошему.
Тут у нас с Федором возникла непредвиденная проблема. Мы оба хотели быть первыми, но целка то у нее одна. Не долго думая я вытащил медный пятак и подбросил его в воздух.
– Орел выпал. Везет тебе, сукин ты сын. – Федор слегка нахмурился.
– Ну что-ж. Раздевайся и не смей перечить господам. – Обратился я к девочке.
Подавленная всем происходящим она скинула платье и я тотчас стал облизывать ее крошечные сосочки. Девочка тряслась всем телом. Она понимала что вскоре с ней должно произойти что-то страшное. Я дотронулся до ее безволосого лобка и провел пальцем по ложбинке губок. Мой член был готов разорваться от желания и я не желая более себя истязать поставил девочку на колени и заставил открыть ротик. Мне хватило лишь трижды войти в ее ротик, как вырвался фонтан семени заставивший ее поперхнуться. Утолив первый плотский голод я, наконец, придумал как можно было бы изощренно лишить девочку невинности.
Подозвав Федора я изложил ему свой план. Он естественно согласился. Потом я сел на софу, а Федор подняв девочку посадил ее на мой вздыбленный член. Девочка пыталась увернуться, но Федор навалился на нее и мой член победно вошел в ее узенькую щелку, разрывая пленочку. Девочка закричала и мне показалось вот-вот потеряет сознание. Однако самое страшное для нее было еще впереди. Федор прижал девочку ко мне и стал толкать свой мясистый внушительных размеров член в ее анус. Я чувствовал сквозь тонкую перегородку как движется его поршень в кишке малышки. Когда же он достиг предела девочка потеряла сознание. Мы разрядились почти одновременно. Федор вытащил свой испачканный калом, семенем и кровью член и обмыл его водкой. Я же еще некоторое время наслаждался узкой щелкой девочки. Мы брызнули на нее водой и она открыла глаза. Вскоре к нам подошел вездесущий К и мы отдали малышку ему.
Возле стола со спущенными штанами стоял яша лазутский
Семен Маркианович Крутов (1919–1976 гг.) родился в селе Языково Бессоновского района Пензенской области. До войны учился в ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории им. Чернышевского), после нее в Литературном институте им. Горького.
Участник Великой Отечественной войны. Был в фашистском плену, затем в сталинских лагерях, в 1976 году пропал без вести в лесах под Смоленском. Жил в Пензе и Москве. Член Союза журналистов РСФСР.
Ветер с востока
Теплый октябрьский день 1941 года. По Смоленскому шоссе гонят огромную пеструю колонну советских военнопленных. Толпы людей идут, лишь видимо сохраняя строй. Идут, ковыляя, держась друг за друга. Кто в пилотке, кто обвязанный окровавленными бинтами, кто в каске, большинство же с непокрытыми головами. Идут военные, идут и гражданские. Вот молодой грузин в щегольских хромовых сапогах и белой нижней рубашке. Рядом с ним — заросший щетиной старичок в лаптях грузина — молодой безусый красноармеец в пилотке, без поясного ремня, в тяжелых не по ноге солдатских сапогах. Он идет прихрамывая, то и дело отставая: то размотаются обмотки, то выбьются портянки. За спиной у него — солдатский ранец с пустым котелком. Вот и все его имущество. Тяжелые мысли гнетут его. Это — Сергей Суров, бывший студент филологического факультета, затем солдат Красной Армии, а сейчас военнопленный. Он идет, зорко оглядываясь по сторонам.
С шоссе хорошо просматривается окрестность. Под еще теплым осенним солнцем рдеют опадающие багряные листья. Справа от шоссе густой стеной стоит лес, слева блестит небольшое озеро, сильно заросшее тростником. К нему опустилась голова колонны и там остановилась. Людей небольшими партиями подводят к воде, и, изнемогающие от жажды, они пьют из него грязную жижу. После этого ударами штыков и прикладов их отгоняют в сторону.
Наконец очередь дошла и до Сергея. Он пьет эту мутную, грязную воду, пьет, не отрываясь от полного котелка, и неведомое ранее блаженство растекается по всему телу. Случайно взгляд его остановился на сломанной тростинке, торчащей из воды метрах в десяти от него. «Если бы только можно было нырнуть в воду и дышать через эту тростинку до тех пор, пока не уйдут конвоиры!» — вдруг подумалось ему.
Наполнив фляги, котелки, кружки, люди медленно возвращаются в лагерь. Страшная слабость овладела Сергеем после того, как он выпил воды. Это был острый приступ голода, так как за весь день он съел только два сухаря, которые успела ему всунуть пожилая женщина, когда они переходили шоссе.
Когда они тронулись в обратный путь, то сверху увидели свой лагерь, расположившийся в небольшой долине. Он был оцеплен двумя рядами колючей проволоки и со стороны напоминал скорее огромный загон для скота. В центре лагеря одиноко стоял тесовый сарай, вокруг которого сновали люди. Эта огромная человеческая масса была похожа на огромный муравейник. Хотя день выдался теплым, кругом горели костры. Тонкие струйки дыма взвивались в небо и медленно таяли в глубокой, бездонной синеве.
В воротах лагеря стоял с засученными по локоть рукавами толстый краснорожий фельдфебель и считал входящих. Люди, подгоняемые конвоирами, нажимали друг на друга. Фельдфебель, неистово колотя палкой, наводил порядок.
— По пять! — орал он. — По пять!
Получив удар по голове, Сергей споткнулся. Следующий удар получил грузин. Сергей поднялся быстро, но толпа снова сбила его с ног. Наконец, прихрамывая, он медленно прошел через ворота лагеря.
«Ворота Гуадуна, или Дверь в Новую Европу», — насмешливо подумал он и вместе с другими шагнул в огромную серую массу людей, столкнувшую недалеко от ворот, уже на территории «Новой Европы».
Плач, стоны, проклятия раздавались в воздухе. Сотни грязных, скрюченных рук протянулись к ним в надежде получить хоть глоток воды. Обезумевшие от жажды, люди смяли, сбили их с ног. Кто-то просил воды, кто-то не давал. При виде немцев пленные разбежались, но на месте только что возникшей давки остались семь безжизненных, вмятых в дорожную пыль человеческих тел.
Сергей тяжело поднялся, потрясенный увиденным. Мокрый, грязный, с исковерканным котелком, непонятно каким образом снова оказавшимся в руках, он с трудом выбрался из толпы. Сергей чувствовал себя песчинкой, подхваченной ужасным ураганом войны и падающей неизвестно куда. То, что ему пришлось увидеть и пережить за месяцы плена, было несравнимо ни с каким кошмарным сном. Он, мечтавший жить в новом, идеальном человеческом обществе, стал жалкой скотиной, как и тысячи людей, загнанных на это голое поле за колючую проволоку.
Сергей подошел к проволочному ограждению и стал смотреть на шоссе, по которому их пригнали в лагерь. Он увидел двух девушек-горожанок. Как жаль, что он уже не сможет близко подойти к ним, пошутить, посмеяться, как раньше, хотя только двадцать метров отделяют его от них. Еще совсем недавно, в мирной, довоенной жизни, ему было легче обогнуть весь земной шар, чем сейчас пройти эти двадцать метров. Он смотрел на девушек, шедших нарочито медленно, и вспоминал недавние карнавальные вечера в Москве, смотрел на солдат, прогонявших девушек, смотрел на лежавших недалеко от него, посиневших от истощения людей в солдатских формах. «Синие солдаты… — подумал он. — Синие… Синие…» И неожиданно вспомнились пушкинские строки:
Разные мысли одолевали его. «Вот она, накатилась на них, эта темная, страшная туча зла, которое веками копилось где-то в глубинах германской истории и сейчас обрушилось потоками крови, звериных страстей, до этого сдерживаемых юридическими и нравственными законами», — думал он. Сергей понимал, что даже в этих нечеловеческих условиях люди старались хоть как-то скрасить свое существование.
Вот уже пять дней, как им не давали никакой еды. Обросшие, худые, грязные, они лежали на песчаном поле и ждали уготованной им участи. У одних не выдерживали нервы, и они бросались на штыки, лезли под дула автоматов, повисали на колючей проволоке.
Другие, судя по выражениям их лиц, казались уже людьми обреченными. Некоторые сходили с ума. Вот один из таких, бывший интеллигент, отпорол пуговицы от своей гимнастерки и предлагал их за корку хлеба. Кому нужны его пуговицы, когда за кусок хлеба можно взять лучшие часы? Невольно каждому пришлось пересматривать свое отношение к жизни, находить пути сопротивления этой чудовищной, жестокой идее истребления, разработанной и выполняемой с чисто немецкой педантичностью. Но были и такие, кто еще как-то сопротивлялся, боролся за жизнь. Кто они теперь, что с ними будет дальше — спрашивали друг у друга люди, но не находили ответа.
Кто-то пытается починить рваные сапоги, кто-то выбирает из белья насекомых, кто-то курит вату из пиджаков или просто бумагу, кто-то кипятит воду, некоторые столовыми ложками роют себе окопчики, чтобы укрыться от осеннего дождя и ветра. Изредка дают баланду, и тогда те, у кого нет котелков, получают ее в пилотки, шапки и даже в полы шинели или ботинки.
Из-за того, что едят всякую гадость, начались запоры. Под стенами дощатого сарая люди сами себя оперируют палочками. Многие, истекая кровью, остаются там навеки.
Сергей отошел от проволоки и направился к бараку. Внимание его привлекла компания из шести человек, собравшаяся вокруг костра. «Вот и еще занятие», — подумал он и увидел как к игрокам медленной, развязной походкой подходит упитанный полицай. «Учуял легкую добычу», — не ошибся Сергей.
— А порядочная сумма поднакопилась, — сказал полицай. — Вам, может, что надо? Могу сухари продать!
— Очнулась? Вот и ладненько, — глухо произнес один. — Как-то неинтересно с бревном развлекаться.
Оля была ошеломлена, не понимала, что происходит, кто эти люди. Крупная дрожь сотрясала ее тело. Руки, связанные уже скотчем, болели. Она языком толкала тряпку, но не могла от нее избавиться. Глаза наполнились слезами. Они потекли к вискам, девушка сразу захлюпала носом, и дышать стало еще труднее.
— Начинай. Вдруг кто увидит, — произнес глухой голос.
Неизвестный с синими глазами деловито положил руки на колени девушки. Поняв, что он хочет сделать, Оля замычала, замотала головой, задергала ногами и руками, стараясь попасть по обидчику. Происходящее походило на кошмар. Насильник, пыхтя, преодолевая сопротивление, раздвинул девушке бедра, но Оля снова сжала ноги.
— Держи сучку! Какого хрена стоишь?
Тяжелое мужское тело навалилось ей на грудь, придавило к земле. Оля боролась изо всех сил, но задыхалась, поэтому была слабой. Она чувствовала, как второй рвет колготки, срывает с нее трусики. И вдруг он остановился, замер, прислушиваясь к лесным звукам. Оля задержала дыхание: небольшая пауза всколыхнула в душе надежду, что насильник одумается.
Но зря. Что-то твердое стало вонзаться ей в плоть. Оля дергалась, но насильник не отступал. Он резко схватил ее за бедра и прижал их к животу. Сложенная практически пополам, Оля не могла даже пошевелиться. В такой позе он наконец проник внутрь, и дикая боль пронзила ее тело. Оля изогнулась в немом крике, но жесткие ладони крепко сжимали ее ноги.
Сколько продолжалась эта пытка, Оля не знала. Ей казалось, что в нее вбивают бревно, с каждым ударом все глубже и яростнее. Иногда инструмент насильника выскакивал наружу, Оля с всхлипом вздыхала, а потом он снова вонзался с удвоенной силой. Тело вздрагивало от каждого толчка, вибрировало и тряслось. Насильник над девушкой сопел, обливался потом, полукружиями расплывавшимся по маске. Сильный запах горячего мужского тела, смешанный со знакомым парфюмом, бил в нос, и инстинкт самосохранения заставлял Олю отворачиваться, часто дышать, чтобы избежать приступа рвоты, от которого она могла захлебнуться.
Напавший с каким-то злобным наслаждением выполнил свою работу и наконец затрясся, застонал. Оля почувствовала, что давление внутри живота исчезло вместе с остатками острой боли. Мужчина еще секунду полежал, тяжело дыша и приходя в себя, потом откатился на бок и встал. Оля со стоном опустила затекшие ноги, надеясь, что экзекуция закончилась, а она осталась жива. Она оперлась на локти и стала отползать в сторону.
Но опять ошиблась. Насильник схватил ее за ногу и притянул к себе, расцарапав нежную кожу о еловые иголки, ковром устилавшие землю.
— Теперь ты, — приказал он напарнику, застегивая джинсы. Тот нерешительно засопел и сделал шаг в сторону. Тогда первый толкнул его к девушке.
— Не могу, — сдавленно произнес второй и подался назад. — Страшно.
— А на кулак нарваться не боишься? Давай!
— У меня и желания нет, — отказывался второй.
Оля слушала их перепалку с ужасом и молила Бога, чтобы кто-нибудь догадался, где она, и пошел ее искать.
— А так будет? — одним рывком насильник перевернул девушку на живот, поставил ее на колени. Он с силой провел по внутренней стороне ее бедер ладонями, потер пальцами больное место — Оля снова затряслась от ужаса и страха, потом похлопал по обнаженным ягодицам.
— Давай! По-собачьи. Можешь и вторую дырку расковырять. Разрешаю. Не бойся. Так она в глаза смотреть не будет.
Оля задергалась, замычала, но сильные руки прижали ее к земле, чуть не придушив от усердия. В полуобморочном состоянии она почувствовала, как что-то вяло прикасается к коже ее бедер, потом наливается и поднимается выше. Второй насильник скользнул в разорванную плоть легко, почти не причинив боли, но Оле уже было все равно: она потеряла сознание от недостатка воздуха.
Второй раз она очнулась от неприятного ощущения: ей казалось, будто сотни маленьких существ бегают по телу, оставляя жгучую боль. Она открыла глаза: летнее солнце уже поднялось над горизонтом и мгновенно ослепило. Дышать стало легче. Оля подняла по-прежнему связанные руки — кляп исчез.
Алексей чувствовал полное безсилие, абсолютную безпомощность, и от этого на душе стало омерзительно тошно. Он тяжело опустился на скамью, пошарил по карманам, нашёл "валидол" и положил таблетку под язык.
Иван решил, что пора вмешаться:
– Это и есть тот самый вожак, у которого совесть не дремлет?
– Послушай, мил человек, то, что ты мелкий пакостник, издалека видно. Но объясни ты мне, дураку, для чего тебе именно эта гнусность понадобилась? В чём смысл-то. У каждого шкодника своя логика есть, у тебя тоже должна быть. Ведь должна?
Никитка насторожился. Присутствие постороннего человека его слегка озадачило.
– А тебе зачем знать?
– На базаре любопытной Варваре что намедни мужики оторвали? Знаешь?
– Так то на базаре, а мы с тобой в Божьем храме. Всё-таки разница. И меня, между прочим, Иваном зовут, а тебя, слыхал я, Никиткой кличут. Будем знакомы.
Никитка плотно сжал губы, колюче нахмурил редкие бровки и спрятал руки за спину.
– Не скажешь? – ласково поинтересовался Иван.
– Тебе, может, и не очень, а у нас в том крайняя надобность. Понимаешь, мы должны точно знать, за что тебя пороть будем. Верно, Алексей Иванович?
– Не понял, – Никитка задёргался, маленькие чёрные глазёнки его забегали, и на всякий случай он попятился к выходу.
– Всякому безобразию должно быть своё приличие, – улыбнулся Иван. – Скидавай портки.
– Чего. – Никитка распахнул рот и от удивления забыл закрыть.
– Штаны сымай, я тебя пороть буду, – спокойно ответил Иван, вытягивая из брюк широкий солдатский ремень. – Алексей Иванович, нам с Никитой лавка понадобится, так что будь другом, освободи.
– Ну, ты того… Соображаешь. Вы не очень-то… чтобы это… в общем… Ну, совсем. – язык у парня заплёлся окончательно, ноги ослабели, он дрожал как осиновый лист. Его убивала спокойная уверенность незнакомого человека.
– Поторапливайся, – Иван поставил скамейку напротив иконы "Умиление". – Нам с Алексеем Ивановичем ждать недосуг. У нас в дому самовар стынет.
Злоумышленник был неподвижен.
– Тебе что, помощь требуется?
Тут Никитка сорвался с места и что есть духу кинулся вон из церкви, но в самых дверях нос к носу столкнулся с Егором, который на своей деревянной ноге, наконец, доковылял до храма.
– Ты куда. – инвалид схватил его за шиворот.
– Помогите. – тонко пропищал Никитка.
– Беспременно поможем, ты не сумлевайся, – Егор сразу разобрался в ситуации. – Лексей, что мне с поганцом делать? К тебе доставить? Или костылём под зад и на волю пустить?
– Веди его сюда, Егорушка, – голос у Ивана был ласковый, нежный.
– Отпусти…те… – ужасу Никитки не было предела. – Вы права такого не имеете. Не по закону это. Я жаловаться буду… в суд иску напишу… – лепетал Никитка, еле переставляя ватные ноги. – Где это видано, чтобы людей… в храме… постыдились бы… Нехристи.
– Глянь-ка, и про храм, и про стыд вспомнил. Молодец. Явный прогресс у мальца намечается… Ложись.
– Иван, давай отпустим его, – Алексей совсем растерялся.
– Обязательно отпустим, только экзекуцию проведём.
– Неужто ты его на самом деле собираешься…
– Пороть. А то как же. Между прочим, очень полезная процедура. Меня папаня, пока жив был, частенько розгами оглаживал. Может, потому я человеческий облик не до конца потерял, что науку эту на всю жизнь запомнил. Тебе сколько лет?
– Семнадцать… с половиной.
– И что, милок, батя тебя частенько драл?
– Нет у него бати, в 43-м погиб, – вступился за Никитку Егор. – Безотцовщина.
– Сирота я, – жалобно проскулил тот.
– Вот беда-то какая. Ну, ничего, ты, Никита, особо не переживай, мы сейчас этот пробел в твоей биографии заполним. Егорушка, помоги ему портки снять, а то он, похоже, забыл, как это делается.
– Дяденька. Миленький. Я не буду больше. – лепетал Никитка, судорожно стягивая штаны. – Честное комсомольское, не буду.
– Верю. Но… – Иван развёл руками. – Извини, друг, без порки никак не обойтись. Давай, дружище!. Ты не стесняйся, устраивайся поудобней, и приступим.
Он взглянул на светлый лик Богоматери, перекрестился и тихо произнёс.
– Матерь Божия, Царица Небесная, буди нам, во грехах утопающим, скорая помощница и заступница. Уврачуй душевные и телесные раны раба Божьего Никиты, моими руками нанесенные. Помоги нам, немощным, утоли скорбь нашу, настави на путь правый нас, заблуждающих, уврачуй и спаси безнадежных.
В гулкой пустоте храма весело разлетались звонкие шлепки солдатского ремня и скорбные всхлипы вожака сельского комсомола Никиты Новикова.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Похождения бравого солдата Швейка
Великой эпохе нужны великие люди. Но на свете существуют и непризнанные, скромные герои, не завоевавшие себе славы Наполеона. История ничего не говорит о них. Но при внимательном анализе их слава затмила бы даже славу Александра Македонского. В наше время вы можете встретить на пражских улицах бедно одетого человека, который и сам не подозревает, каково его значение в истории новой, великой эпохи. Он скромно идёт своей дорогой, ни к кому не пристаёт, и к нему не пристают журналисты с просьбой об интервью. Если бы вы спросили, как его фамилия, он ответил бы просто и скромно: «Швейк».
И действительно, этот тихий, скромный человек в поношенной одежде — тот самый бравый солдат Швейк, отважный герой, имя которого ещё во времена Австро-Венгрии не сходило с уст всех граждан чешского королевства и слава которого не померкнет и в республике.
Я искренне люблю бравого солдата Швейка и, представляя вниманию читателей его похождения во время мировой войны, уверен, что все будут симпатизировать этому непризнанному герою. Он не поджёг храма богини в Эфесе, как это сделал глупец Герострат для того, чтобы попасть в газеты и школьные хрестоматии. И этого вполне достаточно.
ВТОРЖЕНИЕ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА В МИРОВУЮ ВОЙНУ
Швейк несколько лет тому назад, после того как медицинская комиссия признала его идиотом, ушёл с военной службы и теперь промышлял продажей собак, безобразных ублюдков, которым он сочинял фальшивые родословные.
Кроме того, он страдал ревматизмом и в настоящий момент растирал себе колени оподельдоком.
— Какого Фердинанда, пани Мюллерова? — спросил Швейк, не переставая массировать колени. — Я знаю двух Фердинандов. Один служит у фармацевта Пруши. Как-то раз по ошибке он выпил у него бутылку жидкости для ращения волос; а ещё есть Фердинанд Кокошка, тот, что собирает собачье дерьмо. Обоих ни чуточки не жалко.
— Нет, эрцгерцога Фердинанда, сударь, убили. Того, что жил в Конопиште, того толстого, набожного…
— Иисус Мария! — вскричал Швейк. — Вот-те на! А где это с господином эрцгерцогом приключилось?
— В Сараеве его укокошили, сударь. Из револьвера. Ехал он со своей эрцгерцогиней в автомобиле…
— Скажите на милость, пани Мюллерова, в автомобиле! Конечно, такой барин может себе это позволить. А наверно, и не подумал, что автомобильные поездки могут так плохо кончиться. Да ещё в Сараеве! Сараево это в Боснии, пани Мюллерова… А подстроили это, видать, турки. Нечего нам было отнимать у них Боснию и Герцеговину… Вот какие дела, пани Мюллерова. Эрцгерцог, значит, приказал долго жить. Долго мучился?
— Тут же помер, сударь. Известно — с револьвером шутки плохи. Недавно у нас в Нуслях один господин забавлялся револьвером и перестрелял всю семью да ещё швейцара, который пошёл посмотреть, кто там стреляет с четвёртого этажа.
— Из иного револьвера, пани Мюллерова, хоть лопни — не выстрелишь. Таких систем — пропасть. Но для эрцгерцога, наверно, купили что-нибудь этакое, особенное. И я готов биться об заклад, что человек, который стрелял, по такому случаю разоделся в пух и прах. Известно, стрелять в эрцгерцога — штука нелёгкая. Это не то, что браконьеру подстрелить лесника. Всё дело в том, как до него добраться. К такому барину в лохмотьях не подойдёшь. Непременно нужно надеть цилиндр, а то того и гляди сцапает полицейский.
— Там, говорят, народу много было, сударь.
— А что стало с тем солдатом? — спросила минуту спустя пани Мюллерова, когда Швейк уже одевался.
— Повесился на помочах, — ответил Швейк, чистя свой котелок. — Да помочи-то были не его, он их
Читайте также: