Стол покрытый сукном и с графином посередине
«Ну, начнем судилище?» – бросил он, улыбаясь, с красивым и, пожалуй, породистым оскалом.
Судилище. Союз развалился в 1992, Букера за эту повесть «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» Маканин получил в 1993, и это говорит о том, как мгновенно он отреагировал на то, что УЖЕ МОЖНО. Название странное, но оно символическое. Стол с графином как символ вечного СПРОСА.
Обычный человек, стареющий – жена, дочка, сердце. Обычный быт («Есть каша овсяная. Да, опять. Да, кашу лучше с утра, но молоко старое, надо было использовать»). Читаю несколько страниц и понимаю: мать честная, так это же Кафка. НАШ Кафка. Похоже не стилем, не атмосферой, а сутью. Судилище. Процесс. «Соберется комиссия: просто поговорить и выяснить. Вот именно. выяснить, хороший ли ты человек». Это и есть СПРОС.
Стол заседаний, графин, СОЦИАЛЬНО ЯРОСТНЫЙ, ТОТ, КТО С ВОПРОСАМИ, СЕКРЕТАРСТВУЮЩИЙ. Это Маканин выделяет слова, не я, и этими выделениями люди, сидящие за столом, превращаются во что-то вневременное. Казалось бы, что проще: вот же он, уходящий совок – собрание (Профсоюзное? Партийное? Общественное?) – казенная лексика, привычный спрос. «Как человек своего времени, я уже не переменюсь. И, как большинство из нас, так и останусь с образом Судилища внутри себя – с образом страшным и по-своему грандиозным, способным вмешаться во все закоулки твоего бытия и твоего духа». Казалось бы. Но что-то есть в этих словах, выходящее за пределы совка.
Ночь. Человек сидит, пьет валерианку, волнуется, ведь завтра идти, там ждут. «До сознания (вдруг) доходит, что жизнь как жизнь и что таких вызовов на завтрашний разговор было сто, двести, если не больше». Да, полно, вызывают его куда-то ли нет? А какая собственно разница, ведь Суд все равно состоится.
«Человеку, впрочем, так или иначе суждено пережить Суд. И каждому дается либо грандиозный микельанджеловский Суд и спрос за грехи в конце жизни, либо – сотня-две маленьких судилищ в течение жизни, за столом, покрытым сукном, возле графина с водой».
Стол связан с подвалом. В подвале молодой палач. «Огромный мужик, животное, любящее, как он сам говорит, потешиться – из тех, кому все равно, что перед ним в эту минуту: овечий зад, женский зад, мужской зад, лишь бы жертва взвизгивала, вскрикивала от боли (нет, не от униженности – такого чувства он не понимает, не знает его; именно от боли, чтоб криком кричал – это ему понятно)». И снова возврат к совку, к подвалам и времени белых халатов.
«ПАРТИЕЦ
– Друзья. Человек не может раскрыться, не захотев этого сам. А искренность его нужна не только нам, но и ему самому».
Время белых халатов – шестидесятые и семидесятые, когда подвалы ушли в прошлое, но их место заняли психбольницы. Не любишь порядки – иди полечись. «Инакомыслящий превращался в тихое животное, отчасти в ребенка; ел, пил и спрашивал о фильмах, которые изредка им показывали: «Это про войну?» – как спрашивают малоразвитые дети». Я не знаю точно, был ли у Маканина брат, залеченный в психбольнице, но, наверное, был, потому что его образ появляется не только в этом произведении автора.
И все же подвал. Хоть он встает и абсолютно реальным, с окровавленной кафельной плиткой на полу (легко убирать), но это лишь часть огромного вечного подвала.
«Ты можешь и не знать о времени подвалов или о времени белых халатов, но в том-то и дело, что и не зная – ты знаешь. (Метафизическое давление коллективного ума как раз и питается обязательностью нашего раскрытия.)»
Подвал – это тот же стол. Он же и Суд, и спрос. «Возможно, связь расспросов и чувства вины в природе спрашиваемого человека. И чем решительнее был отменен, дискредитирован, оплеван и превращен в ничто суд небесный, тем сильнее проявляется и повсюду набирает себе силу суд земной». Да, в этом все дело. Тибетцы верят в то, что после смерти человек встретит то, что он не смог изжить, он будет говорить с тем, с кем не договорил, бояться того, чего боялся при жизни и видеть лишь то, что способен увидеть. Поэтому, когда приходит время отвечать на вопросы, древнему египтянину является бог Анубис с шакальей головой, тибетцу – многорукий и синелицый местный дух, а человеку из совка – стол, покрытый сукном с графином посередине и спрос. И даже не нужно ждать конца, суд давно идет, и он пьет тебя по каплям и говорит: повинись. «Вина твоя не только возникает сразу: вина обрушивается. Огромная, завещанная веками вина. И мучительно ищется ответ». И даже не нужно тех, кто за столом, ведь «они – это и есть я».
Тяжело, безвыходно, но легким полунамеком нарисована другая реальность, через всю повесть проходит образ человеческого сердца, сердца-бабочки:
«Вижу человеческое сердце как красную бабочку. Сидит со сложенными крыльями. Крылья дышат в неполный такт: подымаются и опадают».
«Однажды твоя бабочка вдруг забьет крыльями – и взлетит».
«Чем более я люблю растоптанных людей, тем более замирает мой трепещущий лоскут внутри. Бабочка, которая боится вспорхнуть».
Ведь что-то Маканин этим хочет сказать, что-то важное. Не улавливаете, нет.
Стол покрытый сукном и с графином посередине
Стол, покрытый сукном и с графином посередине
Он – простоват. Из всех сидящих за столом он замечается первым и сразу: возможно, потому, что все это время он тебя ждал. («Ага. Вот ты…» – выстреливают его глаза, как только ты входишь.) Он худой, он невысокого роста; пролетарий (самое большее, техник), постоянно чувствующий себя обманутым в жизни, обделенным. Грубо разбуженное социальное нутро (когда-то, ходом истории) в таких, как он, все еще ярится, пылает, и потому я мысленно называю его СОЦИАЛЬНО ЯРОСТНЫМ. В быту он добр, носит фамилию Аникеев, обычен, немножко угрюм. Его толстая жена каждый год уезжает на далекий курорт и немедленно находит себе там мужичка точь-в-точь такого, как он, и даже непонятно, зачем это ей (разве что для сохранения привычек). Он догадывается, но мало-помалу принимает как данность жизни. Грозит, что убьет, впадает в гнев, но потом сам же себя уверяет, что ему почудилось и что он просто взревновал. Главное же – так мало благ! У всех в жизни что-то есть, схватили, хапнули, поимели. Даже торгаши, такие же темные, как он, а вот ведь процветают. Тем более ухватили свое интеллигенты. А почему? А ведь должно быть так, чтобы люди у нас имели поровну. Или нет? – и, спрашивая, он поскрипывает зубами.
Простоватый и пьяноватый, он улыбается (на лице неуверенно плавающее добродушие). Нет, он не пьян, он и грамма не взял в рот сегодня. Но вчера или позавчера он выпил крепко. Так что время от времени поверх его улыбки (или как бы изнутри улыбки) возникает мутный позавчерашний взор, агрессивное чувство, схожее с вдруг обретенной злобой, потому что пил он вчера и позавчера, но врага-то, в сущности, найти может только сегодня, сейчас… Нет, нет, он порядки знает и потому не ощерится на тебя, не взъярится криком: он сдержан. Он ничем пока не даст знать о своем открытии, обнаружении, он лишь гоняет медленно желваки и, вбивая в тебя встречающий взгляд, произносит в мыслях, пока никому не слышно:
Он в дешевеньком, но неплохом свитере, у горла воротничок чистой рубашки. Он ведь пришел не просто так – ведь дело, притом разбираться надо, выяснять, и чтоб честно… и он косит глазом туда, где рядом с ним, чуть левее, если смотреть с его точки зрения (и чуть правее – с твоей), сидит мужчина, который обычно задает вопросы.
ТОТ, КТО С ВОПРОСАМИ, сидит почти в центре стола, и он тоже один из замечаемых сразу. Задавая вопросы, он как бы дергает тебя несильно из стороны в сторону, уйти не дает и наводит на твои следы других, он НАВОДЯЩИЙ (когда тебя спрашивают, ты ведь еще не знаешь, в какую сторону побежишь, – по кругу бегут преследуемые животные, но как и куда в растерянности бегут люди?) – он не добирается вопросами до глубины, это не его дело, это дело общее, но он ведет гон. Вдруг возникающие его вопросы (стремительные, мелкие) создают как ощущение преследования, так и ощущение того, что ты от преследователей прячешься. «А почему вы сами не могли позвонить нам хотя бы вечером и сообщить, что больны? что, кстати, вы делаете вечерами – телевизор? футбол? или друзья. » И ответа тут нет, потому что и вопроса как такового нет, но ведь ты молчишь и не успеваешь. Не сбили, но ты сам неизвестно отчего поплыл, поплыл, поплыл, и твоя по-человечески понятная растерянность дает простор новым вопросам, и вот оно, пространство его охоты. «И вы никому решительно не можете позвонить вечером и поговорить по душам? Так всегда и живете?» – спрашивает он с улыбкой недоверия, и снова вкрадчивый вопрос без ответа (и снова наплывает, мол, что же за человек такой, если за всю жизнь не нашел дружка-товарища, чтобы поговорить вечером по душам?). Не успев вновь ответить, отмечаешь свой неприятный душевный сбой. И сидящие за столом твой сбой отмечают. И только он, задавший вопрос и наведший на первый след, ничего как бы не видит и продолжает – теперь он уже забегает, слегка скользя, совсем с другой стороны: «Ну а женщину как человека вы хотя бы цените? уважаете, вероятно?» – и снова: мол, каков тип? и как это он свою жизнь, такую долгую, жил?! – повисает в воздухе без ответа, чтобы когда-то и чем-то аукнуться (утраченная отзывчивость не может не аукнуться).
ТОТ, КТО С ВОПРОСАМИ, – интеллигент. Он темноволос, гладкие черные волосы и строгая, хорошая линия головы, подчеркнутая поворотом шеи. Его руки – на столе, длинные красивые пальцы переплетены без нервности или, пожалуй, с некоторой вялой нервностью, ничуть не высвечивая темперамент. Речь скора. Вопросы. Нет, он не настаивает на улыбке. Но улыбается. Вероятно, среднеоплачиваемый инженер в НИИ, вероятно, иногда сам проверяет итоговые расчеты, склонив голову, с все той же хорошей линией, подчеркнутой в повороте шеи. Молчалив. Зато здесь, за судным столом, он оживлен и напорист, стараясь не для себя, а для людей, для общества. «Что ты за человек?» – вопрос без ответа, и все же вопрос заданный и не снятый: та дверца, в которую первым толкнется всегда он.
Рядом с ним – СЕКРЕТАРСТВУЮЩИЙ, мужчина как бы всегда моложе средних лет, неуловимо моложавый возраст. Он сидит в точном центре стола – напротив тебя. Графин на столе разделяет вас, и кажется, что СЕКРЕТАРСТВУЮЩИЙ должен выглянуть из-за графина справа или слева, чтобы увидеть тебя, задавая вопрос. Он так и делает. (Но спрашивает редко.) Большую часть времени он пишет, ставит на листке значки, отметочки, авторучка в руках. Если чей-то вопрос оказался для тебя (и для него) внезапен, он, ожидая ответа, смотрит на тебя не сбоку, а поверх графина. Графин невысок.
Стаканы на столе расставлены вдоль и объединяют сидящих и всю картину в целое – иногда над стаканами нависают бутылки с минеральной водой, но графин не отменяется: графин все равно будет стоять и как бы цементировать людей и предметы вокруг. Наличие геометрического центра придает столу единство, а словам и вопросам сидящих силу спроса. Именно атрибутика, как ни проста, делает спрашивающих – спрашивающими, заставляя тебя их признать и испытывать волнение. И перед приходом сюда себя настраивать: храбриться, скажем, или глотать валерьянку (спиртное нельзя).
Все взаимосвязано – они могут своими расспросами вызнать, что полгода назад ты вновь уволился с работы (ну и что?), могут узнать, что твой сын вот уже в третий раз женился и разводился (ну и что?), могут припомнить, что ты сам добывал для своего нелепого сына фиктивные больничные листы, устраивал прописку на жилплощадь, прописку, а потом и перепрописку (ну и что. ). Оттого и опасность, что не суд, а, так сказать, спрос по всем пунктам и именно с целью зацепить за что-либо и тебя ухватить, а уж ухватив, они сумеют припереть к стене. (И смолкнешь. И покаянно свесишь голову. И почувствуешь вину уже за то, что живешь: за то, что ешь и пьешь и опорожняешься в туалете.) Есть личное: и у каждого найдутся обиды на жизнь и грешки вслед этим обидам. Есть еще и сложные шероховатости души и просто мелочовка отношений; есть скользкие места внутреннего роста и есть бытовые козявки (всякого рода); наконец, и бельишко, в детстве, когда ты писал и какал в штаны, – вот именно: у каждого имеются эти порванные рубашонки, закаканные штанцы, шелуха, сор, козявки и запятые быта, все они (как ни удивительно) взаимосвязаны, и все как бы разом приходят в движение под перекрестным прицелом сравнительно безобидных вопросов. И, словно придавленный этой взаимосвязью и торопливой сплетенностью жизни, ты тоже тороплив, когда отвечаешь. На один-другой-третий-пятый-десятый вопрос. И ведь всегда со страстью, с придыханием и с нарастающим желанием давать ответ на каждый из них все точнее и убедительнее. (И даже правдивее, чем колеблемая правдивость самих фактов, которые вдруг выныривают из твоей жизни, из твоего житейского замусоренного бытия только для того, чтобы попасть в твое же, оправдывающее их сознание… кажется невыносимым! Однако же ты с удивительной терпимостью выносишь, и отвечаешь, отвечаешь, отвечаешь.)
Владимир Маканин. "Стол, покрытый сукном и с графином посередине"
Владимир Семёнович Маканин – не просто признанный мастер«малой» прозы, достойный представитель традиций русского реализма; он один из тех, кто реабилитировал в нашей культуре понятие «андеграунд». В советское время функционеры поясняли: «Андеграунд – слово нерусское! Переводится – подвал, подземелье. А кто в подвале? Крысы и тараканы! Разные маргиналы, отщепенцы и предатели!».
На встрече со студентами РГПУ им. А.И. Герцена в декабре 2004 года Маканин сказал об одном из своих романов «Андеграунд, или Герой нашего времени» (1998):
«Андеграунд – явление неоднозначное, и у него было две стороны. Первая – люди в оппозиции к власти, когда её дыхание давало понять, что она – не вечная. Это был русский вариант оппозиции в отсутствие демократического общества. Как только всё изменилось, такой андеграунд стал истеблишментом и соответствующим образом занял ниши премий и высших постов. Но был и другой андеграунд. Его представляли люди, которые при любой смене власти не могли бы занять высшие места. Это было целое поколение погибших людей, но людей мужественных, обладающих силой духа. В память об этих людях я написал роман».
Тем, кто не читал произведения Маканина, он тоже хорошо знаком благодаря экранизациям его творчества. В 1987 году на Рижской киностудии режиссёром Андрисом Розенбергом был снят фильм «Человек свиты» по одноимённому рассказу Владимира Маканина с Вией Артмане в главной роли. Фильм, снятый накануне крушения советской системы, как и сам рассказ, не остались незамеченными зрителями и читателями: наконец-то то, о чём все знали, было произнесено вслух. Не важно: умён ты или глуп, хороший специалист или нет, нужно стать «человеком свиты», услужливой посредственностью с гибким позвоночником, тогда будешь допущен в «солнечную приёмную» – нет! даже не значительного лица, а всего лишь его секретарши. Но именно она, как королева, будет решать, достоин ты или нет этого блага, не пора ли тебя заменить? Потому что мебель нужно менять.
Грустную комедию Григория Данелия «Орёл и решка» (1995), снятую по рассказу Маканина «На первом дыхании», тоже видели многие. По рассказу «Кавказский пленный» был снят фильм режиссёра Алексея Учителя (2008).
В 1993 году Владимир Маканин стал Лауреатом премии «Русский Букер» за повесть «Стол, покрытый сукном и с графином посередине». Некоторые из его собратьев по перу на этот успех писателя откликнулись с завистливым сарказмом, заявили, что слишком быстро Маканин отреагировал на то, что «уже стало можно». Но этот рассказ Маканина написан на все времена.
Главный образ выведен уже в заглавии повести. Стол, покрытый суконной скатертью с обязательным гранёным графином – это символ эпохи, увы, не только советской! С пелёнок человек попадает в систему бесконечных собраний, заседаний, разбирательств и судилищ, на которых ему предстоит давать отчёт, оправдываться, доказывать свою невиновность. Весь мир разделён этим столом с графином: одни сидят за столом и строго вопрошают, судят, оценивают; другие стоят перед столом, они – отчитывающиеся, подсудимые. Главному герою предстоит такое судилище.
Он ничего плохого не сделал, его не будут мучить, пытать, даже судить не должны, только будут «разбирать». Но ночь перед судилищем он не спит, пьёт таблетки, он не знает за собой никакой конкретной вины, но предполагает, что вину отыщут. Было бы легче, если бы вина была. Было бы конкретное наказание. Это уже не первое судилище, которое ему пришлось выдержать. Он, как и все, стоящие перед столом, привык жить с чувством вины, с готовностью оправдываться. Недаром он сравнивает такое судилище с извращённым сексом. Человека мучают, выворачивают душу наизнанку, заставляют каяться, признаваться. Каждое сказанное им слово подобно тряпке, которую он срывает с себя. Его постепенно обнажающееся тело распаляет и возбуждает сидящих за столом. Они жаждут продолжения.
У главного героя, как и у других персонажей, нет имени. Это вечные образы. За столом собрались Соц-ЯР(социально яростный), Тот, кто с вопросами, Секретарствующий, Красивая женщина, Женщина с обычной внешностью, Молодые Волки, бывший Партиец, Седая в Очках – все они жаждут задавать вопросы, напоминать о том, что каждый должен отчитываться. Это люди – функции, их вопросы способны довести до исступления. Финал: допрашиваемый умирает от инфаркта, он теперь лежит на столе, как бы извиняясь, что занял их место. Они сожалеют, что он их не слышит, и нельзя продолжить допрос. Но Социально яростный не успокаивается: «СОЦИАЛЬНО ЯРОСТНЫЙ работяга вскакивает с места и тянется через стол – душить за горло: я узнал тебя, гад. Ты понимаешь, сука, что народ сейчас пашет и лес валит!»
Прочитайте повесть Владимира Маканина хотя бы для того, чтобы понять, какие произведения достойны Букера.
Владимир Маканин «Стол, покрытый сукном и с графином посередине»
Друг напротив друга за столом, покрытым зелёным сукном, с графином, стоящим посередине, сидят люди — не те, что за другим подобным столом, но по своей сути одинаковые, с типичными ролями и повадками, приводящими к тому же результату…
— сборник «Лаз», 1998 г.
Награды и премии:
лауреат | Русский Букер, 1993 // Русский Букер |
Номинации на премии:
номинант | Бронзовая Улитка, 1994 // Средняя форма |
номинант | Интерпресскон, 1994 // Средняя форма (повесть) |
Bizon, 3 ноября 2013 г.
Небольшая повесть, представляющая беспрерывный поток мыслей. Читается не просто тяжело, а безумно трудно. Почти каждую строчку приходится перечитывать по 2-3 раза, т.к. автор постоянно использует повторы для усиления и контраста, в итоге к концу предложения смысл пропадает. Весь сюжет вращается вокруг «судилища», нечто вроде заседания по разбору полетов, то что раньше было в парткомах, райкомах и т.д. Автор обращает внимание, что все входящие в этот «совет» имеют свои роли, и в каждом подобном судилище у каждого своя роль. Есть один и тот же состав, даже если люди меняются. Автор неоднократно повторяет, что сидящие за столом и осуждающие сильны только вместе. когда они по отдельности, это обыкновенные люди.
психологическая составляющая за гранью, в голову главному герою приходят какие-то безумные вещи, которые выдаются за действительное
Несколько коробит идея о сравнении «товарищеского суда» и суда божьего. Дело не в религии как таковой и не в атеизме. Просто сама идея того, что какой-то пережиток прошлого ставится на одну чашу весов с глобальным судом вгоняет в ступор. Ну были эти «разборы полетов», исключения из партий, лезли разбирать разные грязные и не только дела, было (да и сейчас есть) желание засунуть свой нос в чужую душу. Но неужто это так воспринималось?
Человеку, впрочем, так или иначе суждено пережить Суд. И каждому дается либо грандиозный микельанджеловский Суд и спрос за грехи в конце жизни, либо — сотня-две маленьких судилищ в течение жизни, за столом, покрытым сукном, возле графина с водой. Так что, может быть, это наш вариант? И тогда я думаю: может быть, за свои 147 или 148 раз я уже очистился.
Но есть и высокое оправдание. Зачать новую душу, оплодотворить хаос (у них вполне претензии Бога). Примерив на себя роль Бога, они ведь тем самым взяли на себя и непрерывность всей проблематики Творца. Именно так: завершая Судом чью-то жизнь, они бы должны начать, точнее сказать, зачать жизнь следующую.
Наверное автора действительно в свое время достали подобные сборища. Во всяком случае, аналогии, которые он описывает указывают на это. А сегодняшним читателям это будет и вовсе неинтересно.
Dm-c, 20 октября 2013 г.
Сильная повесть, напоминающая психолого-классификационную статью для издания психологической направленности; особенно цепляет наверно тех, кто знает, что это такое — заседание по «разборке товарища», не понаслышке. Предполагаю, что в жизни автора таких судилищ было немалое количество. И как хорошо, что ушли в прошлое все эти профкомы, парткомы, товарищеские суды. почти ушли. В последние годы столов с сукном и графином не видел, но. актовый зал с людьми, которые пять минут назад в курилке говорили «Какой идиотизм этот наезд на тебя, ведь ты прав на все 100», а тут, в зале, под взором начальства, начинают тебя выворачивать — это было.
Стол, покрытый сукном и с графином в середине
Лучшая рецензия на книгу
EkaterinaVihlyaeva EkaterinaVihlyaeva написала рецензию
18 марта 2021 г. 05:37
Ещё одно сильнейшее произведение у Маканина. Разнообразные суды и копание в чужой жизни- неотъемлемая черта жизни в Союзе. Разбор какого-то ( неважно) поступка, дружеская помощь товарищей, беседа- а на самом деле судилище и тотальный контроль, желание влезть в душу и потоптаться в ней, разобрать всю жизнь на части и осудить. Это давняя традиция- ещё с 20х: комсомольские собрания, партсобрания, признание своих ошибок перед лицом коллектива, всеобщее обсуждение. Потом это пришло и в школы: обсуждения перед классом, пионерские разбирательства, неудобные вопросы в лицо. Под видом заботы и помощи коллектива- желание унизить, вытащить наружу все личное, да ещё и обсудить прилюдно. Собрания жильцов, товарищеские суды. Главное- не высовываться, не ссориться с кем не надо, иначе-…
Оригинальное название: Стол, покрытый сукном и с графином посередине
Первая публикация: 1993
Рецензии
NeahrSpuriosity NeahrSpuriosity написала рецензию
20 марта 2017 г. 23:02
Герой здесь есть, но герой ли это? В течение повествования мы видим человека, который каждый раз приходит к одному и тому же, видит цикличность бытия, но ничего не предпринимает. Он присутствует и большей частью наблюдает. В определённых моментах человек ощущает дискомфорт от задаваемых вопросов, никогда не получает удовольствия от заседаний, но идти некуда. В любом случае приходится возвращаться к некому абстрактному Столу вновь и вновь. И рассматривать других персонажей сквозь стекло графина. И основной персонаж, и противостоящие - обезличены. Неважно, как они действительно выглядят, как их зовут, имеют ли проблемы в жизни. Эти составы набираются за любым Столом и занимают свою нишу. Общее лишь - точка соприкосновения в социуме, которую Стол и символизирует. ИНТЕЛЛИГЕНТ ли, СТАРИК ли,…
Читайте также: