Черепашка толстого на столе
Анатолий Комиссаренко как-то на форуме обронил фразу:
«У Льва Толстого есть рассказ для детей о черепахе - кроме как убожеством литературы его назвать нельзя».
Тот самый Комиссаренко, убедительно отстаивавший право на сомнение, в этом случае не допускает и тени сомнения. Литературное убожество – иначе нельзя!
Мне знаком рассказ «Черепаха». Не могу утверждать, что этот рассказ – шедевр словесности, но уверен, что у большинства читателей убийственная оценка вызовет недоумение: «Рассказ, как рассказ. Ничего особенного. В чём тут убожество?» - невольно спросит не подготовленный заранее читатель. Да и сам Анатолий Комиссаренко, я не сомневаюсь, пришёл к своей оценке под влиянием стати Святослава Логинова «ГРАФЫ И ГРАФОМАHЫ или Почему я не люблю Льва Толстого». (см. , например, http://www.zhurnal.ru/magister/library/tolstoy/about/logis055.htm )
Статья эта широко распространена в Интернете. Суть её проста, как колобок – Л.Н. Толстой вовсе не великий русский писатель, а бездарный графоман. Самое удивительное для меня то, что, безоговорочно согласившись с характеристикой рассказа «Черепаха», Анатолий Комиссаренко всё же не отрицает гениальности Толстого. Понимаю, у любого писателя могут быть неудачи, но «убожество литературы» - большая редкость и для литераторов рангом пониже. К тому же написан рассказ уже зрелым писателем. Сам рассказ небольшой и не сложен по замыслу и сюжету. Очень трудно поверить, что великий писатель споткнулся на задаче уровня школьного сочинения. Легче согласиться, что Толстой и впрямь графоман. В любом случае имеет смысл подробнее рассмотреть обвинения С. Логинова. Я ограничусь лишь теми, что относятся к рассказу «Черепаха».
«Ярчайшим примером является употребление слова "рот" применительно к собаке. Бог с тем, что "царапнуть рот" невозможно, это лишь один из тысяч толстовских ляпов. Но ведь рассказ написан для детей, в массе своей деревенских, которые весьма строго различают понятия: лицо и морда, рот и пасть. Вспомните Чехова: ". и стала ейной мордой меня в харю тыкать". У селёдки – морда, у Ваньки – харя. Только так, и не иначе. Одно беда – слово "пасть" создает представление о злобном хищнике, оно тоже неприменимо к собственной собаке. Положение складывается безвыходное, нужного слова нет. В том и заключается задача писателя – найти слово, когда его нет. Лев Толстой эту задачу даже не попытался решать.
Однажды, перечитывая Пришвина, я остановился на описании играющей лисы. "Пастишка разинута," – вот оно, слово! Не знаю, какой кровью далось оно Пришвину, возможно, выплеснулось само безо всякого труда. "Читателя не интересует писательский пот" – говорил Максим Горький. Важен результат. Михаил Пришвин – писатель, Лев Толстой – халтурщик.»
На первый взгляд, звучит убедительно. И ссылка на Чехова впечатляет. Но она же и настораживает, при взгляде более внимательном. Ведь «харя» – едва ли лучший синоним для лица мальчика. К тому же критик Толстого сам заметил, что «слово "пасть" создает представление о злобном хищнике». А как же быть с коровами, овцами, оленями? У них что – рот, пасть или пастишка? Очевидно, граница применения терминов поставлена Логиновым не точно. Для разрешения сомнения, сделаем самое простое, что почему-то не догадался сделать критик – заглянем в словарь Даля:
«РОТ м. уста, отверстие в теле животного и человека, чрез которое принимается пища, а у дышащих легкими (не жабрами, не дыхальцами) также издается голос; рот или полость рта, полость, замыкаемая губами и переходящая в зев, пасть, или в глотку (пищевую) и горло дыхательное. Во рту зубы, язык, сбоку щеки; сверху нёбо, позади завеска, а за нею пасть, зев.»
Всё сразу становится на свои места. Животных В.И. Даль даже раньше человека называет в качестве обладателей рта. Царапнуть рот собаки для черепахи не составляло особого труда. И ясно, почему мы чаще применяем слово «пасть», говоря о хищниках – они при нападении на жертву показывают пасть, открывают её. Правда, со временем, понятия слегка сместились, отчего упрёк С. Логинова, на первый взгляд, кажется справедливым. На поверку же выходит, что доблестный критик бухнул в колокол, не заглянув в святцы.
Пойдём далее:
«Психология читательского восприятия такова, что человек сохраняет в кратковременной памяти последнее из значащих слов, встретившихся в тексте, и соотносит его с ближайшим местоимением, если оно совпадает по грамматической форме. Читаем: ". спина ее вся была покрыта корой. Когда она увидала собаку, она спрятала ноги. " На этом месте читатель гулко икает и начинает отчаянно соображать, откуда у коры взялись ноги. Затем он припоминает, что в тексте еще фигурировала спина, и пытается представить спину, увидевшую собаку. Затем, если у читателя хорошая память, припоминается "шея", "голова", "шапка" (это все претенденты на обладание ногами). Лишь затем в тексте, который приходится сканировать в обратном порядке, следует "черепаха". Весь этот процесс занимает десятые доли секунды и осознается как краткая мучительная судорога в процессе чтения. Не знаю, должно ли чтение доставлять радость, но я твердо уверен, что оно не должно представлять из себя цепь мучительных судорог. А то, что перед нами именно цепь, сомнений нет, на сорока шести строчках один и тот же ляп повторен шесть (!) раз».
И тут всё кажется весьма убедительным на первый взгляд. Сведения о психологии читателя, казалось бы, доказывают, что Толстой построил фразу неверно. Беда лишь в том, что этот психологический факт высосан из большого пальца левой ноги. Читатель не столь забывчив и более чувствителен к смене «владельца» местоимения. Если в начале цитаты читатель в состоянии сообразить, что «спина ее» - это спина черепахи, то едва ли всего через пять слов он будет мучительно соображать, кому принадлежит местоимение «она». Помнится, одна из сотрудниц зачитывала давнюю школьную работу своего сына. Это был пересказ сказки А. Гайдара «Горячий камень». Нас позабавил такой отрывок: «Он устал и сел на камень. Потом он вскочил. Он был горячий». Как вы думаете, какое из трёх предложение вызвало смех? Правильно, последнее. Второе как-то не слишком настойчиво наталкивает на мысль, что вскочил камень. Но, что был горячим мальчик, вполне законно может подумать всякий, кто не знаком со сказкой Гайдара. Возможно, для Логинова это не аргумент. В таком случае обратимся к Пушкину, гениальность которого наш критик не отрицает. Даже дети читают без гулкого икания «Сказку о рыбаке и рыбке». Процитируем:
«Ей старик с поклоном отвечает: «Смилуйся, государыня рыбка! Что мне делать с проклятою бабой? Уж не хочет быть она царицей, хочет быть владычицей морскою; чтобы жить ей в Окияне-море, чтобы ты сама ей служила и была бы у ней на посылках». Ничего не сказала рыбка, лишь хвостом по воде плеснула и ушла в глубокое море. Долго у моря ждал он ответа…»
Читатель может сам сравнить расстояние от «старик» до «он» у Пушкина с расстоянием от «черепаха» до «она» у Толстого. Между тем я не знаю ни одного читателя, который хотя бы на десятые доли секунды подумал бы, что у моря ждал ответа рыбий хвост.
Самое короткое обвинение:
«Паразитные рифмы. "Вдруг я увидал то, что он искал." Да вы поэт, Лев Николаевич!»
Обвинитель немногословен. Одно слово «паразитные» способно вселить ужас перед деянием графа. Но почему «паразитные»? Если по какому-то высочайшему указу запрещены в прозаическом произведении любые рифмы, то «паразитные» – лишнее слово. В противном случае следует всё же разобраться, а паразитная ли это рифма? Чтобы разобраться в этом сложном вопросе, рассмотрим цитату из работы Игоря Гетманского «Азбука литературного творчества»:
«Случайная рифма в прозаическом тексте – довольно редкое явление. Но если уж она есть, то это для автора неприятность, потому что читателю, как правило, становится смешно: "Это выставка-продажа бельевого трикотажа", "Он увидал то, что искал", "Привлекает внимание мраморное здание" и т.д.»
Игорь Гетманский рекомендовал статью Логинова к публикации в «Литературной России» и, в ходе обсуждения, выразил полное согласие с обвинениями в адрес Толстого, возражая только против итоговой характеристики. Есть все основания полагать, что мнение его относительно паразитных рифм не отличается от мнения Логинова. Из приведенной цитаты видно, что вред видится во всякой случайной рифме. Но объяснение причины этого вреда противоречит столь сильному обобщению. Справедливо назвать рифму паразитной, если она отвлекает внимание читателя, меняет его настроение. Рифма, с мелкоскопом найденная в рассказе «Черепаха» не отвлекает читателя, не вызывает ни смеха, ни даже улыбки. Чтобы заметить её, надо подчеркнуть ударение в словах «увидал» и «искал». Разные согласные перед ударными гласными дают неглубокое созвучие. Это особенно заметно, если сравнить толстовскую рифму с двумя остальными примерами Гетманского. У меня возникло сомнение, что подобная рифмовка так уж редка в прозе. Чтобы разрешить его, я обратился к прозаическим произведениям А.С. Пушкина. В первом же из них – «Арапе Петра Великого» без труда нашёл фразу:
«Эпиграммы сыпались на счет ее мужа, который один во всем Париже ничего не знал и ничего не подозревал».
Продолжаю поиск в повести «Выстрел». И вновь находка:
«…но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал куда деваться».
Тут рифма побогаче. Неужели великий поэт не заметил её? А, если заметил, почему не исправил? Сделать это было бы нетрудно, но нужно ли? Несколько раз перечитав оба произведения ни разу я не ловил себя на желании рассмеяться и воскликнуть: «Да вы поэт, Александр Сергеевич!»
Не всякая рифма паразитная. Не стоит своё неумение отличать именно паразитные рифмы ставить в вину автору.
Я не ответил на обвинение, которое у Логинова идёт первым – обвинение в повторах. Вопрос этот сложен. Повторы могут портить текст, могут быть сильным выразительным средством и, наконец, могут быть нейтральными, не украшая повествование, но и не мешая его восприятию. Арифметический подход, подсчёт, сколько раз слово повторяется, совершенно ничего не даёт. Мне приходилось встречать тексты, в которых авторы, панически боясь повторов и не к месту заменяя слова их синонимами, обедняли повествование, делали его явно искусственным. В этой статье мне хотелось бы показать, как разный подход к повторам у Толстого и Логинова помогает опровергнуть ещё одно обвинение критика.
«Сначала лирический герой разглядывает черепаху, а удовлетворив любознательность, бросает её (Не швыряет, а именно с полным безразличием кидает живое существо на землю, не озаботившись мыслью, что тому может быть больно). Потом он второй раз бросает черепаху, а в конце повествования позволяет зарыть её в землю. Толстому в голову не приходит, что раз внутри, под скорлупой, "что-то чёрное и живое", то к нему следовало бы отнестись побережней. Hе знаю, может ли болотная черепаха выбраться из-под земли, но читать эти строки мучительно. По аналогии мне вспоминается эпизод из повести Горького "Детство". Хоронят мать, и осиротевший Алёша смотрит, как возятся в могильной яме случайно попавшие туда лягушки. Потом, когда могила уже зарыта, мальчик спрашивает у деда, что станет с лягушками. "Выберутся", -- безразлично отвечает тот. Какая бездна чувств скрыта в этом небольшом отрывке, и насколько бессмысленна сцена, описанная Толстым! В ней нет ничего, кроме неосознанной жестокости».
Тут Л.Н. Толстой, ведущий рассказ от первого лица, обвиняется в жестоком обращении с черепахой и повествовании детям о сценах жестокости. Обвинение уже морального плана. Пересказывая Толстого, Логинов слегка «поправляет» его. Знаменательна тут игра в синонимы. Видимо, сознавая, что в русском языке мало полных синонимов, что каждое из близких по смыслу слов имеет свой оттенок, критик уточняет: «Не швыряет, а … кидает». Естественно возникает вопрос, почему швырнуть было бы лучше, чем бросить. А, может быть гуманнее шмякнуть?! И совсем комично выглядит замена глагола «бросить» на «кинуть». Какова цель замены? Или С. Логинов считает, что бросить на траву всё равно, что кинуть на землю? Толстой употребляет только глагол «бросить», не ища ему замены. И этим не опровергает обвинение Логинова. Судите сами. Охотник не только сам бросает черепаху на траву. Он приказывает бросить Мильтону и, когда тот не подчиняется, отнимает черепаху и снова бросает сам. Действие человека совпадает с действием, требуемым от собаки, и обозначается тем же словом. А теперь представим себе, что Мильтон подчинился бы хозяину и бросил бы черепаху. Причинило ли бы это хотя бы малейший вред? Откуда же, в таком случае уверенность, что действие человека болезненнее?
То же с закапыванием черепахи в землю. Мильтон торопливо лапами роет яму и лапами же забрасывает черепаху землёй. Создаётся впечатление, что Лев Николаевич предвидел обвинения Логинова и специально ему втолковывает, что лопата в процессе закапывания не использовалась. Тщетно! Обвинение в мучительном убиении не снимается. Подкрепляется обвинение откровенно издевательской ссылкой на Горького. Там в могиле, т.е. в яме, которую Мильтону не вырыть и за сутки закапывают лягушек. Безразличного «Выберутся» оказывается достаточно, чтобы не беспокоиться о судьбе земноводных, а толстовские строки чувствительному критику читать мучительно. Вероятно, чтобы угодить Логинову, Толстой обязан был написать, что он осторожно, чтобы не поцарапать панцирь опустил черепаху на землю, а когда Мильтон попытался зарыть её, выдрал кровожадного пса.
Пока достаточно. Думаю, что читателю полезно самостоятельно поразмышлять над остальными обвинениями. Хочется закончить цитатой из И.А. Крылова: «Избави Бог и нас от этаких судей!»
Григорий Варшавский 16.12.2009 10:32:24
Отзыв: положительный
Мы уже стольких известных писателей и поэтов сбрасывали с парохода современности. Мы уже стольких возводили на пъедестал, что статья о Льве Толстом ничего нового не сказала и сказать не может. Всегда будут появляться критики, которым что-то не нравится у великих. Да и не может у великих всё нравится. Не надо только заниматься критикам эпатажем. Потому что время и без них уже всё расставило по своим местам. Потому что по Толстому, по Пушкину, по Чехову, по Бунину прозаики учатся писать, а по Сидорову Михайлову, Кузнецову и т.д.(фамилии произвольные)-нет. А это же обидно.
ЫФВаывм 15.10.2009 20:26:25
Отзыв: положительный
Спасибо, мне очень понравилась статья. Очень ловко Вы и грамотно поставили всё на места. Люди - есть люди, даже великие - они в первую очередь люди. Подвержены чувствам, взглядам, привычкам. Есть у них и характер, приобретённый с самого детства. То, как считал писатель поступать, так и поступал. Важно то, что он оставил после себя. А люди - люди ошибаются.
В общем, спасибо огромное!
Палка-стул, черепаха-звонок и другие необычные вещи Ясной Поляны
10 июня 95 лет назад в родовой усадьбе Льва Толстого в Ясной Поляне был организован музей. С момента ухода писателя из имения в 1910 году обстановка в доме практически не изменилась. Там можно увидеть не только старинную мебель и солидное собрание книг, но и куда более оригинальные предметы.
Черепаха-звонок
Эта необычная вещь лежит на письменном столе в кабинете Толстого рядом с пресс-папье "Сидящая собачка". Писатель использовал черепаху-звонок для того, чтобы вызывать своего личного секретаря .
"Прочитав письма, Лев Николаевич нажимал на хвост металлической черепахи, стоящей на его письменном столе, и раздавался звонок. Это означает, что Лев Николаевич намерен продиктовать мне ответы на письма. Я немедленно приходил с карандашом и бумагой"
Палка-стул
Лев Толстой очень любил ходить пешком. Пройти 17 километров от своего родового имения до Тулы было дня него ерундой, ведь он несколько раз преодолел 236 километров от Москвы до Ясной Поляны. Одно из таких пеших путешествий Толстой совершил в 61 год. Впрочем, Лев Николаевич много гулял и по окрестностям Ясной Поляны. Чтобы иметь возможность присесть в пути, он всегда брал с собой раскладную палку-стул с раскладным сиденьем в верхней части . Её можно увидеть в руках у писателя на многих фотографиях и кадрах сохранившейся кинохроники. Сейчас экспонат хранится в спальне Толстого.
"Электрический карандаш"
Среди канцелярских принадлежностей писателя в Ясной Поляне можно увидеть модную новинку начала XX века — карандаш с батарейкой и крошечной электрической лампочкой. Эту вещь Льву Николаевичу в 1910 году подарила Софья Стахович, близкая подруга семьи Толстых. Последний секретарь писателя Валентин Булгаков вспоминал, что однажды Толстой захотел показать внукам, как работает это чудо-приспособление в темноте.
"Он отправился в свою неосвещённую тёмную спальню. Внучата последовали за ним. В спальне все окружили Толстого. Он шуршал бумагой, что-то предпринимал в темноте, но. никаких видимых результатов за этими действиями не последовало. Карандаш не действовал. Открыли дверь в освещённую комнату, стали чинить карандаш — нет, ничего не выходило! Маленький механизм испортился. Лев Николаевич был очень огорчён. "За детей обидно!" — говорил он недовольным голосом"
Толстовка
Рядом с кроватью Льва Толстого, заправленной цветным расшитым покрывалом, на шкафу висит длинная белая рубаха. Эта на первый взгляд невзрачная вещь и есть знаменитая толстовка. От обычных рубах она отличается более свободным покроем. Все толстовки у Льва Николаевича были эксклюзивными — их шила его жена Софья Андреевна. Вслед за писателем толстовки стали носить его поклонники и последователи.
Любимая игрушка Ванечки
В комнате Софьи Андреевны Толстой хранится маленькая металлическая дудочка — любимая игрушка Ванечки. Он был последним, 13-м ребёнком Льва Толстого. Ваня родился, когда писателю было 59 лет, может, поэтому Толстой любил его особенно сильно. Лев Николаевич возлагал на него большие надежды и мечтал, что сын продолжит его дело. В 1895 году рассказ Вани "Спасённый такс" даже был напечатан в популярном детском журнале "Игрушечка". Но вскоре ребёнок заболел скарлатиной и умер, не дожив до семи лет.
Литературное убожество?
Черепашка толстого на столе
Рассказы про детей
Был мальчик, звали его Филипп.
Пошли раз все ребята в школу. Филипп взял шапку и хотел тоже идти. Но мать сказала ему:
– Куда ты, Филипок, собрался?
– Ты ещё мал, не ходи, – и мать оставила его дома.
Ребята ушли в школу. Отец ещё с утра уехал в лес, мать ушла на подённую работу. Остались в избе Филипок да бабушка на печке. Стало Филипку скучно одному, бабушка заснула, а он стал искать шапку. Своей не нашёл, взял старую, отцовскую и пошёл в школу.
Школа была за селом у церкви. Когда Филипп шёл по своей слободе, собаки не трогали его, они его знали. Но когда он вышел к чужим дворам, выскочила Жучка, залаяла, а за Жучкой – большая собака Волчок. Филипок бросился бежать, собаки за ним. Филипок стал кричать, споткнулся и упал.
Вышел мужик, отогнал собак и сказал:
– Куда ты, пострелёнок, один бежишь?
Филипок ничего не сказал, подобрал полы и пустился бежать во весь дух.
Шла мимо школы баба с ведром и говорит:
– Все учатся, а ты что тут стоишь?
Филипок и пошёл в школу. В сенцах снял шапку и отворил дверь. Школа вся была полна ребят. Все кричали своё, и учитель в красном шарфе ходил посередине.
– Ты что? – закричал он на Филипка.
Филипок ухватился за шапку и ничего не говорил.
Филипок так напугался, что говорить не мог.
– Ну так иди домой, коли говорить не хочешь.
А Филипок и рад бы что сказать, да в горле у него от страха пересохло. Он посмотрел на учителя и заплакал. Тогда учителю жалко его стало. Он погладил его по голове и спросил у ребят, кто этот мальчик.
– Это Филипок, Костюшкин брат, он давно просится в школу, да мать не пускает его, и он украдкой пришёл в школу.
– Ну, садись на лавку возле брата, а я твою мать попрошу, чтоб пускала тебя в школу.
Учитель стал показывать Филипку буквы, а Филипок их уж знал и немножко читать умел.
– Ну-ка сложи свое имя.
– Хве-и-хви, ле-и-ли, пе-ок-пок.
– Молодец, – сказал учитель. – Кто же тебя учил читать?
Филипок осмелился и сказал:
– Костюшка. Я бедовый, я сразу всё понял. Я страсть какой ловкий!
Учитель засмеялся и сказал:
– Ты погоди хвалиться, а поучись.
С тех пор Филипок стал ходить с ребятами в школу.
Два человека на улице нашли вместе книгу и стали спорить, кому её взять.
Третий шёл мимо и спросил:
– Кто из вас умеет читать?
– Так зачем вам книга? Вы спорите всё равно, как два плешивых дрались за гребень, а самим чесать нечего было.
Мать с дочерью достали бадью воды и хотели несть в избу. Дочь сказала:
– Тяжело нести, дай я воды солью немного.
– Сама дома пить будешь, а если сольёшь, надо будет идти в другой раз.
– Я дома не буду пить, а тут на весь день напьюсь.
Старый дед и внучек
Стал дед очень стар. Ноги у него не ходили, глаза не видели, уши не слышали, зубов не было. И когда он ел, у него текло назад изо рта. Сын и невестка перестали его за стол сажать, а давали ему обедать за печкой.
Снесли ему раз обедать в чашке. Он хотел её подвинуть, да уронил и разбил. Невестка стала бранить старика за то, что он им всё в доме портит и чашки бьёт, и сказала, что теперь она ему будет давать обедать в лоханке. Старик только вздохнул и ничего не сказал.
Сидят раз муж с женой дома и смотрят – сынишка их на полу дощечками играет – что-то слаживает. Отец и спросил:
– Что ты это делаешь, Миша?
А Миша и говорит:
– Это я, батюшка, лоханку делаю. Когда вы с матушкой стары будете, чтобы вас из этой лоханки кормить.
Муж с женой поглядели друг на друга и заплакали. Им стало стыдно за то, что они так обижали старика; и стали с тех пор сажать его за стол и ухаживать за ним.
Купила мать слив и хотела их дать детям после обеда.
Они лежали на тарелке. Ваня никогда не ел слив и всё нюхал их. И очень они ему нравились. Очень хотелось съесть. Он всё ходил мимо слив. Когда никого не было в горнице, он не удержался, схватил одну сливу и съел.
Перед обедом мать сочла сливы и видит, одной нет. Она сказала отцу.
За обедом отец и говорит:
– А что, дети, не съел ли кто-нибудь одну сливу?
Ваня покраснел, как рак, и сказал тоже:
Тогда отец сказал:
– Что съел кто-нибудь из вас, это нехорошо; но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки, и если кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрёт. Я этого боюсь.
Ваня побледнел и сказал:
– Нет, я косточку бросил за окошко.
И все засмеялись, а Ваня заплакал.
У одного караульщика была жена и двое детей – мальчик и девочка. Мальчику было семь лет, а девочке было пять лет. У них была лохматая собака с белой мордой и большими глазами.
Один раз караульщик пошёл в лес и велел жене не пускать детей из дома, потому что волки всю ночь ходили около дома и бросались на собаку.
– Дети, не ходите в лес, – а сама села работать.
Когда мать села работать, мальчик сказал своей сестре:
– Пойдём в лес, я вчера видел яблоню, и на ней поспели яблоки.
И они побежали в лес.
Когда мать кончила работать, она позвала детей, но их не было. Она вышла на крыльцо и стала кликать их. Детей не было.
Муж пришёл домой и спросил:
Жена сказала, что она не знает.
Тогда караульщик побежал искать детей.
Вдруг он услыхал, что визжит собака. Он побежал туда и увидал, что дети сидят под кустом и плачут, а волк сцепился с собакой и грызёт её. Караульщик схватил топор и убил волка. Потом взял детей на руки и побежал с ними домой.
Когда они пришли домой, мать заперла дверь, и они сели обедать.
Вдруг они услыхали, что собака визжит у двери. Они вышли на двор и хотели впустить собаку в дом, но собака была вся в крови и не могла ходить.
Дети принесли ей воды и хлеба. Но она не хотела ни пить, ни есть и только лизала им руки. Потом она легла на бок и перестала визжать. Дети думали, что собака заснула; а она умерла.
Читайте также: