А рядом у соседних столиков
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Достаточно прислушаться к этим плывущим словам, чтобы ощутить дух Серебряного века. О нем сложено множество легенд и ходит немало мифов. Век луны, век гамлетовского типажа. Это время, несомненно, блестит серебром, но романтизм его кроется отнюдь не в цветах. «Дикий горячий воздух», «тлетворных дух», кабаки и рестораны — кажется, это живописная картина упадка. Блоковские слова передают стиль конца 19 века — fin de si;cle, как его окрестили французы. Не нужно далеко ходить, чтобы почувствовать вкус декаданса. Разумеется, это стиль, но стиль совершенно амбивалентный: он одновременно и прекрасен и пошл. Не то чтобы поэзия серебряного века соприкасается с пошлостью быта — нет, она покоится на других основаниях, - но она, безусловно, с ним соседствует. Причем, это не благотворное соседство, а коммунальное — со всей разрухой, хамством и недовольством. Рядом с пьянством главенствует эстетский аристократизм, с его любовью к Уайльду, Бодлеру и Эдгару По. От американского поэта серебряный век унаследовал удовольствие от страха, другие преподнесли эпатаж. Жизнетворчество стало краегольным камнем биографии писателя. Ты не только пишешь, но и живешь, как пишешь. В этом, собственно, и вся жизнь Александра Блока. Его биография не пестрит звучными фактами, но его жизнь была поистине музыкальна.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
Еще цепь показательных словосочетаний: «переулочная пыль», «скука дач», «остряки, гуляющие среди канав». Едва ли это картина того Серебряного века, о котором велеречиво глаголят поэты. Скорее в голове создается образ буржуазной среды, надтреснутой провинциальности. И бессмысленно кривящийся диск к этому всему приучен. Куда ж ему деваться? Это балаган, у которого нет правил. И в этом смысле уместно было бы вспомнить пьесу Блока «Балаганчик», написанную, кстати, в тот же год, что и «Незнакомка». Пьеса заимствует сюжет из комедии дель арте: руки прекрасной Коломбины добивается меланхоличный Пьеро, но она в итоге достается авантюрному Арлекину. Заигрывание с этими образами неслучайно, и очень характерно вообще для Серебряного века. Опять же — вокруг женщины сосредоточены две силы: поэтическая в лице Пьеро и уличная в лице Арлекина. Писалась пьеса в период расставания с Любовью Менделеевой, внучкой знаменитого химика. Андрей Белый, когда-то хороший друг Александра Блока, уводит Любовь, чем вызывает чудовищный гнев поэта. Впрочем, какое-то время, прямо скажем, любовный треугольник держался очень прочно — Блок любил жену духовно, а Белый — физически. После разрыва Белый в глазах Блока стал пошляком, этаким Арлекином, что и отразилось в «Балаганчике». Спустя несколько лет Алексей Толстой возьмется за этот же сюжет в «Золотом ключике», где так же выведет в Пьеро Блока, а в Мальвине — неуловимую красоту (за собой, разумеется, застолбив место находчивого Буратино). Александр Александрович и в самом деле напоминал меланхолика: он отдавался поэзии всецело, порой без оглядки на жизнь. Однажды, как гласят свидетели, Блока позвала к себе домой одна очаровательная дама, находившаяся без ума от поэта. Надо признаться, в то время это было совершенно неудивительно — поэты являлись «звездами» для остальных. Блок согласился и провел с ней ночь. Но, судя по всему, ночь случилась не по сценарию дамы: Блок читал ей стихи, а она недоумевала. Почему же не было интимной связи? Дура, она не понимала, что это и была интимная связь.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирён и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
"In vino veritas!"* кричат.
Человек, живя в обществе, не может быть от него свободен, - утверждал Владимир Ленин. О Блоке такого не скажешь. Живя в нем, он был абсолютно свободен. Правда, в конечном счете это напоминало одиночество — но почему же это должно однозначно восприниматься в негативном ключе? «Каждый вечер друг единственный в моем стакане отражен». Ресторанная образность, напротив, подчеркивает, как сейчас бы сказали, поэтическую натуру. Многие поэты уже 20 века имели обыкновение ходить по кабакам и там искать темы для творчества. Это естественно и совсем небезобразно. Ресторанная лирика наличествует и в его пьесе «Незнакомка». Она написана спустя 2 года и едва ли по сюжету похожа на стихотворение. Но нельзя не согласиться, что параллели здесь должны присутствовать. С неба падает звезда и появляется в городе Незнакомка. Пьеса начинается с ресторана, а заканчивается салонным обсуждением. И там, и там — царит одинаковое настроение и одинаковые мысли. Не нужно ждать от Господа проницательности, чтобы сделать вывод: в общем-то, мысли, они и везде мысли. Незнакомка, познакомившись с Поэтом, исчезает из города, оставляя героя наедине со своими мыслями. А они известны — как известна дихотомия Серебряного века. Низкое и Высокое сражаются между собой, время от времени вступая в союз. Ресторанная брань и алкогольные сентенции — да чем она хуже высокопарных речей?
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
Александр Блок был символистом и, как каждый символист, многое почерпнул из учения Владимира Соловьева. Соловьев учил о том, что София — премудрость Божья — является связующим звеном между Небом и Землей. Это частичка Бога, разгуливающая среди нас. Она женского рода и каждый раз проявляется в одной из женщин. Символисты тотчас же начали переписывать литературу. Все великие творения, получалось, рождались под влиянием любви к «Софии». Данте воспел Беатриче в своей «Божественной комедии», Дон Кихот в романе Сервантеса грезил о Дульсинее, прекрасной даме отважного средневекового рыцаря (родившегося, впрочем, не в свое время). Символисты аналогичным свособом искали свою Софию. Мережковский признавался: «Я люблю любовь», на что Гиппиус ему ответствовала: «А я хочу, чтобы ты любил меня». «Любить любовь» - это и есть подлинный символизм, попытка дотянуться до Неба. Стихи о Прекрасной даме в исполнении Блока, собственно, есть реализация концепции Соловьева. Некоторые литературоведы считают, что Незнакомка отрывается от Прекрасной дамы, она — роковая женщина, а не светлая. Так или иначе, Незнакомка тоже женский образ, упавшая с неба звезда поэта. Через кого, как не через нее, устремляться человеку в заоблачные высоты?
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
У Незнакомки не случайно обнаруживается вуаль. Как замечали исследователи символизма, вуаль — важный атрибут образности. Вуаль — это прозрачная оболочка, которая и является вратами в мир мнимостей. Она и сама, в сущности, мнимость, такая легкая и прозрачная. Вуаль Незнакомки только подчеркивает ее нездешнее происхождение и важную поэтическую миссию. В эпиграфе к пьесе «Незнакомка» Блок взял цитату из «Идиота» Достоевского о Настасье Филипповне: «На портрете была изображена действительно необыкновенной красоты женщина. Она была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому темно-русые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное. Она была несколько худа лицом, может быть, и бледна. » Бледность, шелковое платье — опять известные намеки. Настасья Филипповна стала прототипом Незнакомки со всей присущей ей вздорностью и своенравностью. Иной поэзия и музыка не бывает. В другой своей пьесе — самой лучшей, по словам самого Блока, - «Роза и крест» эта мысль достаточно ярко выражается. Рыцарь Бертран влюблен в принцессу, но вынужден стоять на страже ее «спальной», в которой она лихо проводит время с пажом. Другой рыцарь Гаитан — прекрасный музыкант, который увлекает своими песнями принцессу, но так и не появляется. Оба эти рыцаря — это ипостаси подлинного поэта. Он и стоит возле двери Софии, но не притрагивается к ней, он и воспевает ее, чаруя своей музыкой.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
Музыка, музыкальность — самые популярные слова в статье Блока «Интеллигенция и революция», идущей бок о бок с поэмой «Двенадцать». Он много рассуждает о разрушении, которое несет за собой революция, но, вместе с тем, не может не согласиться, что без него созидание невозможно. Мы подбрасываем дрова в костер, делая это своими руками, иной раз во вред себе, но ради будущего страны. В «Незнакомке» пьянство — тоже разрушение. Но за ним мы видим назревающее созидание, искру творчества. Вот-вот и он ухватится за Незнакомку и обретет музыкальный слух. Поэма «Двенадцать» прежде всего поэма музыкальная. Нет избыточной необходимости искать в ней политику, идеологию и вообще повод для спора. Блок не искал места на баррикадах, он воспевал то, что видел. Причем, старался проецировать своей гений на стихийные события, чем он разительно отличался от Пастернака. Революция была творческим прозрением, и Христос, идущий впереди (несмотря на всю полемичность образа в прессе) — это символ того, что будущее в переменах. Впрочем, не исключен и другой вариант толкования. На то он и символизм, который символ не приклеивает к одному определенному смыслу. Сам Блок писал по этому поводу: «К сожалению, Христос». Он хотел уйти от этого образа, но он пришел к нему сам собой. В поэтическом исступлении, в чистой поэзии. «Если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женский призрак». Такой женский, такой НЕЗНАКОМЫЙ призрак.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
Прекрасная Дама как Смерть в Незнакомке Блока
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
24 апреля 1906, Озерки
Распечатывая для чтения на одном из поэтических вечеров знаменитое стихотворение Блока "Незнакомка", я обратил внимание на одну интересную деталь, прежде мною не замеченную: в стихотворении есть "скрытый" период, анафора. "И каждый вечер…". Честно говоря, я всегда думал, что рассказывая нам о видении чуда, поэт говорит о нём как о единичном явлении. Поскольку чудесное не может повторяться! Иначе оно рискует лишиться своего ореола! У меня есть все основания предполагать, что "Незнакомка" Блока прочитана неверно. Какой только бред не писали исследователи об этом стихотворении!
"Незнакомка" имела небывалый успех. Людям казалось, что поэт рассказывает о своём зазеркалье, о том, что неподвластно воображению обычного человека, даже в состоянии сильного подпития. Но сам Блок позже объяснял свой шедевр иначе. В статье "О современном состоянии русского символизма" он пишет: "Незнакомка. Это не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это - дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового… Если бы я писал картину, я бы изобразил переживания этого момента так: в лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мёртвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз". Такое вот авторское развенчание чёрной магии романтизма.
Есть все основания предполагать, что Прекрасная Дама и Смерть в творчестве Блока - одно и то же лицо. Сам Блок, когда начинал писать свой цикл о прекрасной даме, возможно, ещё этого не знал. Стихи Блока удивительны тем, что его мистические образы имеют глубоко реалистический подтекст. Хотя он и писал позже о том, что "изжил" символизм и связанное с ним декадентство, он выдавал желаемое за действительное. А, может быть, просто отпочковывался от своих бывших друзей, соратников и предшественников по этому литературному течению. В действительности, даже поздние "Двенадцать", на мой взгляд, представляют собой глубоко символистическое произведение. Просто, как говорят в Одессе, есть символизм и символизм. От одного он отпочковался, другому оставался верен до конца своих дней.
Мистика, на мой взгляд, заключена в самой судьбе поэта: Блок, один из самых красивых мужчин за всю историю русской поэзии, был не очень счастлив в любви. Но именно такая жена, как Люба, вкупе с жертвенным стоицизмом и фатализмом Блока, и могла сделать его великим русским поэтом. По этому поводу вспоминается история с Ксантиппой и Сократом. Будь Сократ счастлив с Ксантиппой, он не стал бы величайшим философом. Хотя сам Блок тоже был в этом смысле хорош. Не каждая дама вынесет то, что в ней любят не её саму, а её эманацию, некий навеянный ею отвлечённый образ идеальной женщины! Однако что-то мне подсказывает, что дело было не в Любе и вообще не в женщинах. Поэт, ищущий в жизни страдания, всегда их найдёт. Потому как жизнь испещрена и напичкана этими самыми страданиями. Блок находил в страданиях квинтэссенцию жизни и почти бессознательно к ним стремился, с самого раннего возраста.
До меня не сразу дошло, почему рефрен "…и каждый вечер…" так меня потряс и озадачил. Когда "каждый вечер", не может быть "незнакомка". За много вечеров можно женщину разглядеть, и, если не познакомиться, то хотя бы наречь её каким-нибудь прозвищем, чтобы не говорить "незнакомка". То есть на второй вечер это уже совсем не "незнакомка", а "та самая женщина, что приходила вчера". Тем более что герою даже удалось заглянуть ей за вуаль и что-то там увидеть… Но проблема в том, что блоковская Незнакомка - не совсем женщина, или, я бы даже уточнил, совсем не женщина. Как писал впоследствии сам поэт, "это - дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового". Блок был истинным символистом. Он создал "мерцающий" символ между жизнью и смертью, и не совсем понятно, где кончается одно и начинается другое. "В лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мёртвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз", писал сам поэт. "Папа, а смерть - она живая или мёртвая?" - как-то спросила у меня маленькая дочь Полина. Говорят, что умирание человека, в метафорическом смысле, начинается прямо с его рождения. Я не знаю, что такое произошло с Александром Блоком, но по его стихам у меня складывается ощущение, что умирать он начал с 20-25 лет. Это какой-то утончённый садомазохизм, медленное, по капельке, самоубийство.
Для понимания подлинного облика Блока важно понимать, что он не развивался, подобно некоторым его младшим современникам, "от сложного - к простому" или, наоборот, "от простого - к сложному". Поэт явился в этот мир с уже готовым опытом и даже уставшим от жизни. Вот что пишет девятнадцатилетний Блок:
DOLOR ANTE LUCEM*
Каждый вечер, лишь только погаснет заря,
Я прощаюсь, желанием смерти горя,
И опять, на рассвете холодного дня,
Жизнь охватит меня и измучит меня!
Жизнь, по большей части, не радует, а мучает поэта, и эта мысль проходит красной нитью сквозь многие стихотворения. Выяснить истинные причины этого душевного состояния великого поэта мне, будучи человеком совершенно иного склада ума, достаточно сложно. Возможно, поэт слишком заигрался с так называемым "тонким" миром. Возможно, Блок просто жил по принципу "чем хуже, тем лучше". Ведь это он однажды воскликнул устами своего героя: "радость - страданье одно!" О жизни Блока написано много псевдокритики. В советское время Блока-мистика как-то надо было выставить реалистом. Но и в новейшее время исследователи творчества Блока порой говорят такое, что уши вянут! Когда герой "Незнакомки" по дороге в ресторан встречает катающихся на лодках людей и брезгливо от них отворачивается, пишут, что таким образом поэт-романтик протестует против мещанского быта(!). Ничего себе мещанский быт! Да любая девушка романтично мечтает о дне, когда возлюбленный покатает её на лодке! Надо ещё не забывать, что Санкт-Петербург - один из красивейших городов мира. И надо очень постараться, чтобы Питерские каналы, напоминающие Венецию, обозвать "канавами". Но всё очень легко объясняется эффектом "дежа вю", каждый день преследовавшим поэта.
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь — начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912
Эти строки он напишет спустя шесть лет. Но фактически они присутствуют уже в "Незнакомке":
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
… И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражён
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушён.
… И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
Вне всякого сомнения, поэта раздражает именно повторяемость мира. И, может быть, поэтому он и принял Октябрьскую революцию, и воспел её: она была переменой и уходом от дежа вю. Он и смерть, наверное, кликал как новое, ещё не изведанное путешествие!
То, что прекрасная дама Блока, незнакомка и смерть - одного поля ягоды, понимали ещё наиболее проницательные из современников поэта. Так, например, "король" русских поэтов Игорь Северянин в своей эпиграмме на Блока написал: "Когда же смерть явила свой оскал, он сразу понял - Незнакомка". Не скрывал этого и сам поэт, несколько раз недвусмысленно отозвавшись о своём творении.
Писать о Блоке сложно ещё и потому, что в нём в одном флаконе умещались мистик, реалист и символист, причём всё это у него очень тесно переплетено в одно целое, в монолитную, нерасщепляемую глыбу. "Мистический реалист" - так можно сказать об Александре Блоке.
"Символист уже изначала теург, т.-е. обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие; но на эту тайну, которая лишь впоследствии оказывается всемирной, он смотрит как на свою".
"…океан - моё сердце, всё в нем равно волшебно: я не различаю жизни, сна и смерти, этого мира и иных миров (мгновенье, остановись!). Иначе говоря, я уже сделал собственную жизнь искусством". Александр Блок.
💖 Незнакомка
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
Александр Блок написал стихотворение «Незнакомка» в 1906 году, но свет стихи увидели в конце 1908 года, когда вошли в цикл «Город». Поэт продолжает ряд лирических стихотворений, но показывает незнакомку своей мечты не оторвано от жизни, а на фоне окружающего мира, примешивая к стихотворению букет философии.
Образ Незнакомки
💕 Показываясь в роли пьяницы Блок пытается не опустить себя, а возвысить незнакомку, которая навсегда поселилась в его сердце. Этот контраст подчёркивает чистоту женщины и суетность всего остального. Так и построен мир, в нём всегда будет место прекрасному, но оно никогда не будет одно, его постоянно будет окружить низменность.
Игра противоположностей – мрачный кабак с пьяницами без цели и стремлений с одной стороны и прекрасная женщина, которая освещает это место, не позволяя ему стать полностью чёрным. Надежда на фоне безнадёги, свет в кромешной тьме, глоток воды в пустыне.
Лирический герой понимает недоступность незнакомой женщины с перьями страуса на шляпе, поэтому отказывается от её физического восприятия и оставляет только в душе, как образ всего светлого, но несбываемого. Автор ревнует свой идеал, поэтому повторяет:
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Также Блок рисует Незнакомку одинокой, она приходит часто, но всегда одна. Поэт не хочет делиться с другими даже образом, храня его как заветное сокровище.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна.
Для бытия остаётся вино и мечты в винных парах, но не они помогает держаться за жизнь, способствует этому только образ незнакомки и слабая надежда, что однажды она сама подойдет к нему и примет со всеми грехами. Протянет руки в кольцах и скажет «Я рядом, я уже не мечта» (помните Достоевского «И прострёт к нам руце свои, и мы припадём…»). Пока же истина остаётся в вине, а надежда на самом дне души.
Технический анализ
✔ Произведение условно делится на две части – описание любимого поэтом Петербурга и отрисовку таинственного образа Незнакомки. По жанру – это стихотворный рассказ, по размеру классический ямб с вкраплениями элементов пиррихия (стоп из двух сокращённых слогов).
Использование эпитетов (детский плач, очарованный берег, пьяные окрики и прочие), а также метафор (стан, шелками охваченный, дух правит окриками и другие) придаёт работе внутреннюю насыщенность и гармоничность.
Увлечённость Вечной Женственностью на фоне любви к Менделеевой помогло Блоку создать один из эталонов лирики, который не грех знать наизусть и использовать его в жизни для понимания Женщины и своего места в мире.
Слушаем стих
Предлагаем послушать стихотворение в прочтении Вениамина Смехова, что позволит погрузиться в таинство строк и, возможно, увидеть на границе иллюзий образ своей Незнакомки.
Блок. Незнакомка. Прочтение
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
"In vino veritas!" кричат.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
24 апреля 1906. Озерки
Ал. Блок. Из примечаний к первой книге «Собрания стихотворений» 1911-ого года:
«Точно указано время и место писания под стихотворениями, которые я хочу подчеркнуть.»
В Томе I время и место указано у стихотворений, описывающих «острые мистические переживания».
И здесь – не «фантастический реализм, здесь незамутненная мистика.
Интересная деталь:
А.А. Блок. «Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ»:
Статья по этому стихотворению отсутствует.
Ни других редакций, ни других вариантов, даже правок нет?
Все пятьдесят две строчки, всё стихотворение вырвалось как единый вздох? Или всю работу над ним Блок “запечатал” – провел на каких-то отдельных листочках и их сжег?
Впечатление на современников стихотворение произвело оглушающее.
Из Примечаний к данному стихотворению в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
«
«Блок – поэт "Златокудрой царевны" – был дорог немногим, – констатировал С. Соловьев, – Блок "Незнакомки" стал любимцем толпы» (Письма Александра Блока, Л., 1925. С. 32).
Большое число мемуаристов (С. Городецкий, К. Чуковский, В. Зоргенфрей, В. Страже в и др.) вспоминают о чтении автором "Незнакомки". "Его голос, – писал С. Штейн, – звучал глухо, что сообщало его декламации особенно таинственный, сокровенный смысл. ( . ) Это чтение был повторный процесс творчества" (Воспоминания, 1. С. 192;
»
Из "Воспоминаний Корнея Чуковского о Блоке". Часть 2:
«Я помню ту ночь, перед самой зарёй, когда он впервые прочитал „Незнакомку”, — кажется, вскоре после того, как она была написана им. Читал он её на крыше знаменитой башни Вячеслава Иванова, поэта-символиста, у которого каждую среду собирался для всенощного бдения весь артистический Петербург.
Из башни был выход на пологую крышу, и в белую петербургскую ночь мы, художники, поэты, артисты, опьянённые стихами и вином — а стихами опьянялись тогда, как вином, — вышли под белесое небо, и Блок, медлительный, внешне спокойный, молодой, загорелый (он всегда загорал уже ранней весной), взобрался на большую железную раму, соединявшую провода телефонов, и по нашей неотступной мольбе уже в третий, в четвёртый раз прочитал эту бессмертную балладу своим сдержанным, глухим, монотонным, безвольным, трагическим голосом.
И мы, впитывая в себя её гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сейчас её очарование кончится, а нам хотелось, чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только произнёс он последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение. И теперь всякий раз, когда, перелистывая сборники Блока, я встречаю там стихи о Незнакомке, мне видится: квадратная железная рама на фоне петербургского белесого неба, стоящий на её перекладине молодой, загорелый, счастливый своим вдохновением поэт и эта внезапная волна соловьиного пения, в котором было столько родного ему.»
Современники перечисляют реальные детали, упомянутые в тексте:
Из Примечаний к данному стихотворению в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
«
После поездки с Блоком в Озерки Е.П. Иванов записал рассказ поэта о том, как было написано стихотворение:
«Заехали в Озерки ( . ) Пошли на озеро, где "скрипят уключины" и "визг женский". В Шувалово прошли. ( . ) Потом Саша с какой-то нежностью ко мне, как Вергилий к Данте, указывал на "позолоченный" "крендель булочной" на вывеске кафе. Все это он показал с большой любовью. Как бы желая ввести меня в тот путь, ( . ) которым велся он тогда в тот вечер, когда появилась Незнакомка. Наконец, привел на вокзал озерконский ( . ) Из большого венецианского окна видны "шлагбаумы", на все это он указывал по стихам. В окне видна железная дорога ( . ) поезда часто проносятся мимо ( . ) Зеленеющий в заре кусок неба то закрывается, то открывается. С этими пролетающими машинами и связано появление в окне незнакомки. ( . ) Я начинаю почти видеть ее. Черное платье, точно она, или вернее весь стан ее прошел в окне, как пиковая дама перед Германом» (БС-1. С. 406).»
– "Iп vino veгitas!" кричат. – Истина в вине! (лат.). – Источник этого крылатого выражения – сочинение Плиния Старшего "Естественная история". XIV. 28.
»
Соответственно в Незнакомке видели местную проститутку – странным образом не веря самому Блоку.
Но, во-первых, стихотворение расположено в разделе «Город», который весь – описание отнюдь не земного Питера.
Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. К метаистории русской культуры. Глава 5. Падение вестника:
«…город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, — но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» — уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы. Ещё немного — цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды — жертвенник-дворец-капище — выступит из мутной лунной тьмы. Это — Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, — но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»
Блок и в этом стихотворении оставил намёк на то: «Иль это только снится мне?».
И все эти “испытанные остряки” – это всё те же, описанные ранее, немного отмытые и напялившие “котелки”, морлоки, как чумные крысы, выползшие на свет:
«Поднимались из тьмы погребов.
Уходили их головы в плечи.
Тихо выросли шумы шагов,
Словеса незнакомых наречий.
Скоро прибыли то'лпы других,
Волочили кирки и лопаты.
Расползлись по камням мостовых…
…незримый поток шелестил,
Проливаясь в наш город, как в море…
10 сентября 1904»
А “реальные детали” – да полно вам! Он и ещё через десять лет будет бедствовать:
«…Живи еще хоть четверть века –
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
1914»
Ибо, как там у Гермеса Трисмегиста? – «что внизу, то и наверху». Стоило ли прерывать Служение, рисковать своей душой, чтоб во внеземелье нарваться на те же фонари, и знакомую за углом, аптеку. Его прельщали: "Мир, который откроется тебе – прекрасен, мир волшебен”. А получил он вот это:
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач…
А Незнакомка… Когда ты «освободился» от долга, когда бросил долг Служения, то возникает вот это:
А.А. Блок. О современном состоянии русского символизма:
«
В лиловом сумраке нахлынувших миров уже все полно соответствий, хотя их законы совершенно иные, чем прежде, потому что нет уже золотого меча. Теперь, на фоне оглушительного вопля всего оркестра, громче всего раздается восторженное рыдание: "Мир прекрасен, мир волшебен, ты свободен".
Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками"), из которых его злая творческая воля создает по произволу постоянно меняющиеся группы заговорщиков. В каждый момент он скрывает, при помощи таких заговоров, какую-нибудь часть души от себя самого. Благодаря этой сети обманов – тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, – он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности – все, чего он ни пожелает: один принесет тучку, другой – вздох моря, третий – аметист, четвертый – священного скарабея, крылатый глаз. Все это бросает господин их в горнило своего художественного творчества и, наконец, при помощи заклинаний, добывает искомое – себе самому на диво и на потеху; искомое - красавица кукла.
Итак, свершилось: мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим "анатомическим театром", или балаганом, где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами (ессе homo!) [Се человек! (лат.)]. Золотой меч погас, лиловые миры хлынули мне в сердце. Океан – мое сердце, все в нем равно волшебно: я не различаю жизни, сна и смерти, этого мира и иных миров (мгновенье, остановись!). Иначе говоря, я уже сделал собственную жизнь искусством (тенденция, проходящая очень ярко через все европейское декадентство). Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец то, что я (лично) называю "Незнакомкой": красавица кукла, синий призрак, земное чудо.
Это – венец антитезы. И долго длится легкий, крылатый восторг перед своим созданием. Скрипки хвалят его на своем языке.
Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это – дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что ему назначено.
Созданное таким способом – заклинательной волей художника и помощью многих мелких демонов, которые у всякого художника находятся в услужении, – не имеет ни начала, ни конца; оно не живое, не мертвое…
»
И где здесь «Озерки»?
Кстати, актрисам театра Комиссаржевской (Волоховой, главным образом, конечно) он показывал другое место действия.
«
. Сестрорецкий вокзал, избранный нами для прогулок по милости Блока: он любил туда ездить по вечерам весной совершенно один, в одиночестве пить терпкое красное вино. Там ему чудилась Незнакомка.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен,
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен…
Однажды Блок и нам предложил туда поехать. Мы взяли финских лошадок, запряженных в крошечные сани. Нам захотелось ехать без кучеров, чтобы мужчины правили сами. Мы отправились туда, где блуждала блоковская незнакомка, в туман, мимо тихой замерзшей реки, мимо миражных мачт.
Эта зимняя поездка с Волоховой отразилась в стихах Блока: «Но для меня неразделимы с тобою ночь и мгла реки и застывающие дымы и рифм веселых огоньки».
– «Девичий стан, шелками схваченный… – метафоры Блока обычно далеки от всякой метафоричности, вот и здесь промельком показан второй миг сотворения Незнакомки. Миг первый и третий– в одноименной пьесе:
«…По небу, описывая медленную дугу, скатывается яркая и тяжелая звезда. Через миг по мосту идет прекрасная женщина в черном, с удивленным взором расширенных глаз…»
А между мигом-звездой и мигом-женщины-в-черном увидьте теперь мгновение, когда «шелка», как змеи «схватывают», обхватывают, обвивают нагое тело.
Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:
«…Сперва – двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, – но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» – уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы. Ещё немного – цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды – жертвенник-дворец-капище – выступит из мутной лунной тьмы. Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»
»
Читайте также: