Жермена де сталь десять лет в изгнании
Десять лет в изгнании
Дурна, как чёрт, и умна, как ангел.
Госпожа де Сталь женщина незаурядная, сделавшая в интеллектуальной области больше, чем все остальные вместе взятые, ей следовало бы быть мужчиной.
Перевод с французского, статьи и комментарий В. А. Мильчиной
УДК 821.133.1 ББК 84-4(4 Фра) С80
В оформлении обложки использован портрет госпожи де Сталь работы Мари-Элеоноры Годфруа
Ответственный редактор Елена Ходова
Сталь Ж. де
С80 Десять лет в изгнании / Жермена де Сталь ; пер. с фр., ст., ком- мент. В. А. Мильчиной. СПб.: Крига ; Издательство Сергея Ходова, 2017.-472 с.
УДК 821.133.1 ББК 84-4(4 Фра)
Подписано в печать 17.11.2016. Формат 70x100 1/16.
Бумага офсетная. Гарнитура Петербург.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 38,2. Тираж 1000.
Отпечатано в ООО «Контраст», г. Санкт-Петербург
© В. А. Мильчина, перевод, статьи, комментарий, 2003, с изменениями, 2017 © Издательство «Крига», 2017
ОГЛАВЛЕНИЕ
Отъезд в Швецию 167
В. Мильчина. Статьи и комментарии 172
Жермена де Сталь и ее «Философическая география» 172
История текста и его переводов на русский язык 199
Огюст де Сталь. Сопроводительные материалы к первому изданию (1821) 437
Предисловие издателя 437
Предуведомление издателя 441
Примечание издателя 446
Хронология жизни и творчества Жермены де Сталь 447
Указатель имен 454
Список сокращений 469
Часть первая (1797-1804)
Не для того, чтобы занимать публику собственною моею особою, решилась я рассказать о том, как провела десять лет в изгнании. 1 Как бы тяжко мне ни пришлось, несчастья, выпавшие на мою долю, так ничтожны сравнительно с общественными бедствиями, происходящими на наших глазах, что я постыдилась бы говорить о себе, не будь события моей жизни связаны с великим делом защиты попранного человечества. Император Наполеон, чей характер выказывается в полной мере во всем, что он предпринимает, преследовал меня с мелочной дотошностью, со все возрастающей злобой, с неумолимой жестокостью, так что я сумела понять, что он собою представляет, задолго до того, как это стало ясно всей Европе, которую этот сфинкс едва не пожрал именно потому, что она не умела его разгадать.
Люди, рожденные во Франции до Революции, положительно больше дорожат свободой, чем те, чье детство пришлось на годы кровавого Террора. Война за американскую независимость, 2 распространение просвещения, постоянно пребывающий перед глазами пример Англии с ее превосходным общественным устройством приуготовили умы к восприятию народного представительства как необходимой составляющей части любого конституционного правления, и королевского, и республиканского; смею утверждать, что в моем поколении, поколении, которое явилось в свете одновременно с Французской революцией, мало было мужчин и женщин, которые бы не верили, что Генеральные штаты изменят участь Франции. 3 Отец мой, искренне преданный королю Франции, чьим министром он был на протяжении многих лет, исповедовал тем не менее политические принципы, которые, как он полагал, могут споспешествовать и безоблачному правлению добродетельного монарха, и благоденствию просвещенной нации. 4
Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании
Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании краткое содержание
«Десять лет в изгнании» — рассказ знаменитой французской писательницы Жермены де Сталь (1766–1817) о Наполеоне и о том, как, спасаясь от его тирании, она летом 1812 года, в самый разгар военных действий, пересекла всю Европу, чтобы через Австрию, Россию и Швецию попасть в Англию. Перевод снабжен подробными комментариями, в которых не только разъясняются упомянутые в тексте реалии, но и восстанавливаются источники сведений г-жи де Сталь о России и круг ее русских знакомств. Книга переведена и откомментирована ведущим научным сотрудником ИВГИ РГГУ Верой Аркадьевной Мильчиной.
Десять лет в изгнании - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Дж. — Н, — Г. Байрон
Часть первая (1797–1804)
Не для того, чтобы занимать публику собственною моею особою, решилась я рассказать о том, как провела десять лет в изгнании.1 Как бы тяжко мне ни пришлось, несчастья, выпавшие на мою долю, так ничтожны сравнительно с общественными бедствиями, происходящими на наших глазах, что я постыдилась бы говорить о себе, не будь события моей жизни связаны с великим делом защиты попранного человечества. Император Наполеон, чей характер выказывается в полной мере во всем, что он предпринимает, преследовал меня с мелочной дотошностью, со все возрастающей злобой, с неумолимой жестокостью, так что я сумела понять, что он собою представляет, задолго до того, как это стало ясно всей Европе, которую этот сфинкс едва не пожрал именно потому, что она не умела его разгадать.
Люди, рожденные во Франции до Революции, положительно больше дорожат свободой, чем те, чье детство пришлось на годы кровавого Террора. Война за американскую независимость,2 распространение просвещения, постоянно пребывающий перед глазами пример Англии с ее превосходным общественным устройством приуготовили умы к восприятию народного представительства как необходимой составляющей части любого конституционного правления, и королевского, и республиканского; смею утверждать, что в моем поколении, поколении, которое явилось в свете одновременно с Французской революцией, мало было мужчин и женщин, которые бы не верили, что Генеральные штаты изменят участь Франции.3 Отец мой, искренне преданный королю Франции, чьим министром он был на протяжении многих лет, исповедовал тем не менее политические принципы, которые, как он полагал, могут споспешествовать и безоблачному правлению добродетельного монарха, и благоденствию просвещенной нации.4
Я рассказываю об обстоятельствах моей жизни, благодаря которым свобода сделалась мне еще дороже, не потому, что считаю нужным оправдывать собственный энтузиазм.5 Я убеждена, что извинения тут неуместны и что энтузиазмом этим следует гордиться; однако же я желала с самого начала объявить, что главная причина гонений, каким подвергал меня император Наполеон, заключалась в моей любви к свободе, моем перед нею благоговении. Чувства эти я унаследовала от отца и прониклась ими с той самой минуты, как научилась размышлять о возвышенных идеях, из них вытекающих, и о прекрасных деяниях, ими вдохновляемых. Зверства, опорочившие Французскую революцию, были всего лишь 7 плодами тирании, в которой на сей раз был повинен народ; помешать французам поклоняться свободе они, полагаю я, не могли. Конечно, они бросили тень на Францию, однако из того, что страна эта имела несчастье лишиться благороднейшего из достояний, никак не следует, что достоянию этому нет места на земле. Когда на севере наступает полярная ночь, тамошние жители не обрушивают проклятий на солнечные лучи, которые по-прежнему сияют для других, более счастливых краев.
Не стану рассказывать о событиях, предшествовавших появлению на исторической сцене Бонапарта. Если мне удастся довести до конца задуманное жизнеописание моего отца, я изображу там начало Революции, переменившей судьбы мира.6 Теперь же я намереваюсь предложить вниманию читателей лишь ту часть этого огромного полотна, которая касается до меня самой. Впрочем, льщу себя надеждой, что, когда с этой ограниченной точки зрения я стану бросать взгляд на ход истории в целом, читатель, знакомясь с моей собственной историей, не однажды будет забывать обо мне.
Итальянские победы генерала Бонапарта внушили мне самое пылкое восхищение этим человеком.7 Средства, употреблявшиеся во Франции для укрепления республиканских установлений, лишали эти установления какого бы то ни было достоинства.8 Обнаруживая слова, обозначающие самые почтенные убеждения, в декретах самых бессмысленных и самых безжалостных, люди, казалось, начинали стыдиться этих убеждений. Зрелище кровожадных злодеев, которые, обрекая на гибель людей в высшей степени достойных уважения, клянутся именем свободы, приводило умы и души в смятение. Новые установления еще могли привлечь к себе внимание мыслителей, однако те, кто призван был воплощать эти установления в жизнь, полностью искажали их дух. С другой стороны, те, кто совершенно обоснованно выступали против людей, возвысившихся в результате Революции, презирали принципы, лежащие в основе народного представительства. Человек честный не мог принадлежать всецело ни к гонителям, ни к гонимым, и прекраснейшая из человеческих способностей — способность восхищаться — не находила себе применения. Военная же слава внушает восхищение всем людям без изъятия.9 Прокламации, выпущенные Бонапартом в Италии, располагали к нему. Тон их, благородный и умеренный, был вовсе не похож на революционную ожесточенность гражданских вождей Франции.10 В ту пору воин говорил как государственный муж, государственные же мужи изъяснялись по-военному сурово. Бонапарт не привел в исполнение варварские законы против эмигрантов. О нем говорили, что он страстно любит свою жену, исполненную кротости и доброты.11 Одним словом, я заблуждалась на счет Бонапарта глубочайшим образом, ведь я почитала его человеком великодушным и чувствительным.
Мысль эта наполнила меня таким восторгом, что, увидев его впервые, я едва могла говорить с ним. Он прибыл из Италии, где одержал победы самые блистательные и самые трудные. В ту пору он еще вовсе не обладал верховной властью; напротив, ему даже грозили гонения. Я восхищалась им с тем бескорыстием и с той искренностью, каких он в последующие годы не сумел ни заслужить, ни завоевать. С самого первого мгновения он вселил в мою душу страх, какого никогда не вызывало у меня ни одно живое существо. Мне случалось видеть людей кровожадных и людей почтенных. Однако ни те, ни другие не внушали мне ничего похожего на то чувство, какое охватывало меня при виде Бонапарта. Довольно скоро я заметила, что характер его не может быть описан словами, какими мы привыкли пользоваться. Он не был ни добр, ни свиреп, ни жесток, ни кроток так, как бывают добры или жестоки другие люди; не имея себе подобных, он не умел ни испытывать расположение к кому бы то ни было, ни внушать его к себе самому. Именно потому, что он не имеет ничего общего с обычными человеческими существами, он внушает всем без исключения ужас, который у людей слабых оборачивается покорностью. Он не знает ни ненависти, ни любви, ибо в целом свете видит лишь одного себя, людей же принимает как факты или как вещи, но ни в коем случае не как себе подобных. Сила его зиждется на безграничном эгоизме, который не способны поколебать ни жалость, ни привязанность, ни вера, ни нравственность. Именно Бонапарта можно назвать величайшим холостяком.12 Подобных характеров в мире больше нет. Будучи первым в искусстве расчетов, он последний в области чувств. Он мастерски играет в шахматы с родом человеческим, намереваясь объявить ему шах и мат.
Жермена де сталь десять лет в изгнании
Я рассказываю об обстоятельствах моей жизни, благодаря которым свобода сделалась мне еще дороже, не потому, что считаю нужным оправдывать собственный энтузиазм. 5 Я убеждена, что извинения тут неуместны и что энтузиазмом этим следует гордиться; однако же я желала с самого начала объявить, что главная причина гонений, каким подвергал меня император Наполеон, заключалась в моей любви к свободе, моем перед нею благоговении. Чувства эти я унаследовала от отца и прониклась ими с той самой минуты, как научилась размышлять о возвышенных идеях, из них вытекающих, и о прекрасных деяниях, ими вдохновляемых. Зверства, опорочившие Французскую революцию, были всего лишь 7 плодами тирании, в которой на сей раз был повинен народ; помешать французам поклоняться свободе они, полагаю я, не могли. Конечно, они бросили тень на Францию, однако из того, что страна эта имела несчастье лишиться благороднейшего из достояний, никак не следует, что достоянию этому нет места на земле. Когда на севере наступает полярная ночь, тамошние жители не обрушивают проклятий на солнечные лучи, которые по-прежнему сияют для других, более счастливых краев.
Не стану рассказывать о событиях, предшествовавших появлению на исторической сцене Бонапарта. Если мне удастся довести до конца задуманное жизнеописание моего отца, я изображу там начало Революции, переменившей судьбы мира. 6 Теперь же я намереваюсь предложить вниманию читателей лишь ту часть этого огромного полотна, которая касается до меня самой. Впрочем, льщу себя надеждой, что, когда с этой ограниченной точки зрения я стану бросать взгляд на ход истории в целом, читатель, знакомясь с моей собственной историей, не однажды будет забывать обо мне.
Итальянские победы генерала Бонапарта внушили мне самое пылкое восхищение этим человеком. 7 Средства, употреблявшиеся во Франции для укрепления республиканских установлений, лишали эти установления какого бы то ни было достоинства. 8 Обнаруживая слова, обозначающие самые почтенные убеждения, в декретах самых бессмысленных и самых безжалостных, люди, казалось, начинали стыдиться этих убеждений. Зрелище кровожадных злодеев, которые, обрекая на гибель людей в высшей степени достойных уважения, клянутся именем свободы, приводило умы и души в смятение. Новые установления еще могли привлечь к себе внимание мыслителей, однако те, кто призван был воплощать эти установления в жизнь, полностью искажали их дух. С другой стороны, те, кто совершенно обоснованно выступали против людей, возвысившихся в результате Революции, презирали принципы, лежащие в основе народного представительства. Человек честный не мог принадлежать всецело ни к гонителям, ни к гонимым, и прекраснейшая из человеческих способностей — способность восхищаться — не находила себе применения. Военная же слава внушает восхищение всем людям без изъятия. 9 Прокламации, выпущенные Бонапартом в Италии, располагали к нему. Тон их, благородный и умеренный, был вовсе не похож на революционную ожесточенность гражданских вождей Франции. 10 В ту пору воин говорил как государственный муж, государственные же мужи изъяснялись по-военному сурово. Бонапарт не привел в исполнение варварские законы против эмигрантов. О нем говорили, что он страстно любит свою жену, исполненную кротости и доброты. 11 Одним словом, я заблуждалась на счет Бонапарта глубочайшим образом, ведь я почитала его человеком великодушным и чувствительным.
Мысль эта наполнила меня таким восторгом, что, увидев его впервые, я едва могла говорить с ним. Он прибыл из Италии, где одержал победы самые блистательные и самые трудные. В ту пору он еще вовсе не обладал верховной властью; напротив, ему даже грозили гонения. Я восхищалась им с тем бескорыстием и с той искренностью, каких он в последующие годы не сумел ни заслужить, ни завоевать. С самого первого мгновения он вселил в мою душу страх, какого никогда не вызывало у меня ни одно живое существо. Мне случалось видеть людей кровожадных и людей почтенных. Однако ни те, ни другие не внушали мне ничего похожего на то чувство, какое охватывало меня при виде Бонапарта. Довольно скоро я заметила, что характер его не может быть описан словами, какими мы привыкли пользоваться. Он не был ни добр, ни свиреп, ни жесток, ни кроток так, как бывают добры или жестоки другие люди; не имея себе подобных, он не умел ни испытывать расположение к кому бы то ни было, ни внушать его к себе самому. Именно потому, что он не имеет ничего общего с обычными человеческими существами, он внушает всем без исключения ужас, который у людей слабых оборачивается покорностью. Он не знает ни ненависти, ни любви, ибо в целом свете видит лишь одного себя, людей же принимает как факты или как вещи, но ни в коем случае не как себе подобных. Сила его зиждется на безграничном эгоизме, который не способны поколебать ни жалость, ни привязанность, ни вера, ни нравственность. Именно Бонапарта можно назвать величайшим холостяком. 12 Подобных характеров в мире больше нет. Будучи первым в искусстве расчетов, он последний в области чувств. Он мастерски играет в шахматы с родом человеческим, намереваясь объявить ему шах и мат.
Жермена де Сталь: Десять лет в изгнании
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Десять лет в изгнании: краткое содержание, описание и аннотация
Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Десять лет в изгнании»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.
Жермена де Сталь: другие книги автора
Кто написал Десять лет в изгнании? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Десять лет в изгнании — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Десять лет в изгнании», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.
530 В феврале 1808 г. французские войска заняли Рим, а 17 мая 1809 г. папские владения были присоединены к империи. В июне 1809 г. папа Пий VII отлучил Наполеона, которого, впрочем, не осмелился назвать по имени, а лишь обозначил перифрастически, от церкви. Поэтому в ночь с 5 на 6 июля 1809 г. непокорный прелат был похищен и отвезен сначала в Савону, а затем в Фонтенбло, где оставался под стражей до 1814 г., отказываясь поставить свою подпись под новым Конкордатом, сужающим права Святого престола во Франции.
531 Республика Вале была 31 декабря 1810 г. присоединена к Франции и превращена в департамент Симплон.
532 Португальцы воевали в составе французской армии после того, как в 1807 г. в ответ на отказ короля Португалии исполнить ультимативное требование Наполеона о присоединении к континентальной блокаде в Лиссабон вошли французские войска под командованием генерала Жюно, а королевское семейство вместе с несколькими тысячами португальцев отплыло в Бразилию. Впрочем, меньше чем через год в Португалии высадились английские войска и вплоть до падения Наполеона страна оставалась полем франко-английского военного конфликта.
533 Кретинизм, или умственная неполноценность, — болезнь жителей некоторых горных долин Швейцарии. Этому заболеванию и способам борьбы с ним посвящен роман Бальзака «Сельский врач» (1833).
534 Речь идет о водопаде Салланш; в этом месте вода низвергается в Рону с 65-метровой высоты.
535 Капель узнал о поездке г-жи де Сталь из Коппе во Фрибур и Валь-Сент только после ее возвращения домой; министру полиции он объяснял свою неинформированность тем, что соглядатай, помещенный им в Коппе, «человек ловкий и надежный, который должен извещать обо всех действиях г-жи де Сталь, о наносимых ей визитах значительных персон, одним словом, обо всем, что касается до этой дамы и ее домашних» (CS. № 44. Р. 104; донесение от 10 июня 1811 г.), в это время был в отъезде. По предположению Н. Кинга, этим соглядатаем мог быть многолетний (с 1792 г.) управляющий г-жи де Сталь и ее доверенное лицо Жозеф Южине (домашнее имя — Эжен; 1771–1853), отсутствовавший в Коппе именно в первую половину августа 1811 г. (см.: CS. № 4. Р. 23). Если сотрудничество Южине с Капелем в этот период не доказано, то отчет о путешествии г-жи де Сталь через Австрию и Россию в 1812 г., поступивший в начале 1813 г. на рассмотрение Наполеона из министерства внутренних дел, как доказал тот же исследователь (Ibid. Р. 16–23), безусловно принадлежит Южине. Впрочем, поскольку г-жа де Сталь в это время находилась уже в Швеции, вне досягаемости французских властей, повредить ей этот отчет не мог, составлен же был скорее всего не по доброй воле, а под угрозой ареста. После смерти г-жи де Сталь Южине много лет находился на службе у герцога Орлеанского (с 1830 г. — короля Луи-Филиппа); об этом периоде его жизни см.: Robert Н. Joseph Uginet: du service de Madame de Staël à celui de Louis-Philippe // CS. № 49. C. 133–155.
536 Строка из басни «Животные, больные чумой» (VII, 1).
537 Поездка к г-же де Сталь была отнюдь не единственным прегрешением Матье де Монморанси; его оппозиционные настроения (см. примеч. 474 и 501) не были тайной для властей. Получив приказ о высылке, датированный 21 августа 1811 г. (Herriot. Р. 259), Матье де Монморанси 31 августа отправился в Монмирай — поместье своего зятя Состена де Ларошфуко. Капель, описывая его отъезд в донесении от 2 сентября 1811 г., отказывает г-же де Сталь даже в сочувствии друга: «Он [Монморанси] менее огорчен своей высылкой, нежели предполагаемой ее причиной. „Если бы по крайней мере люди могли думать, что меня высылают из-за религии, из-за дел церковных, ссылка была бы для меня почетной, славной перед Богом и людьми! Но быть высланным из-за г-жи де Сталь, из-за протестантки, из-за светской женщины, получить приказ о высылке в ее доме. “ Он убежден, что по этой причине большинство людей благочестивых откажут ему в доверии. Поэтому он, кажется, охотно удалится от света, дабы искупить это прегрешение. Самое забавное в его горе заключается в том, что он предавался ему в присутствии г-жи де Сталь» (CS. № 44. Р. 106–107).
538 В планах г-жи Рекамье было свидание с влюбленным в нее принцем Августом Прусским в швейцарском городе Шафхаузене; свидание это не состоялось.
539 Г-жа де Сталь, не желая подвергать подругу опасности, в самом деле просила ее не приезжать (см.: Lettres à Récamier. P. 193–194; письмо к г-же Рекамье от 4 мая 1811 г.), однако г-жа Рекамье 23 августа выехала из Парижа в Коппе. Предостерегающего письма от Матье де Монморанси, посланного 28 августа, она получить не успела, а курьера, высланного ей навстречу г-жой де Сталь, не послушалась; в Коппе она провела три дня, а 3 сентября министр полиции известил ее мужа, банкира Рекамье, о том, что г-же Рекамье приказано удалиться от Парижа по меньшей мере на сорок лье. Она направилась из Коппе сначала к своей кузине, баронессе де Дальмасси, в замок Ришкёр в департаменте Верхняя Сона, а затем в Шалон-на-Марне, где прожила до весны 1812 г. Узнав о бегстве г-жи де Сталь из Коппе и, следовательно, потеряв надежду на встречу с ней, г-жа Рекамье направилась в свой родной город Лион, а оттуда — в Италию. Как и в случае с Матье де Монморанси, свидание с г-жой де Сталь было не единственной причиной немилости: императора давно раздражали дружеские связи г-жи Рекамье с людьми оппозиционных взглядов и отказ этой прославленной красавицы от придворных должностей (о безуспешных попытках императора при посредничестве Фуше и Мюрата, с которым г-жа Рекамье была дружна, привлечь ее ко двору см.: Hernot. Р. 127–129). Задолго до истории с посещением опальной г-жи де Сталь Наполеон во всеуслышание объявил в салоне императрицы Жозефины, что будет «считать своим личным врагом всякого иностранца, бывающего у г-жи Рекамье» (Ibid. Р. 257).
854 Эрик XIV (1533–1577), правивший Швецией в 1560–1568 гг., из-за военных неудач и переменчивости нрава, которая заставляла его то впадать в бешеную ярость, то прощать своих врагов, утратил популярность, был свергнут с престола, заключен в тюрьму и там отравлен. Информацию о замке Кастельхольм, в котором Эрик XIV находился с 1571 г., Сталь могла почерпнуть в книгах Кокса (Сохе. Т. 2. Р. 91–92) и Скьёльдебранда (Skjôldebrand А. F. Voyage pittoresque au cap Nord. Stockholm, 1801. P. 3; ср. примеч. 843).
855 О переговорах на Аландских островах (май 1718 г.), в которых Швецию представляли бароны Герц и Гулленбург, а Россию — Брюс и Остерман и которые прервала гибель Карла XII 30 декабря 1718 г., Сталь могла прочесть у Левека (Levesque. Т. 5. Р. 110–112). По справедливому предположению М. С. Неклюдовой, именно этот образ г-жи де Сталь стал источником стихотворения Ф. И. Тютчева «14 декабря 1825»: «Что станет вашей крови скудной, // Чтоб вечный полюс растопить…» (см.: Неклюдова М. С. К французским источникам стихотворения «14 декабря 1825» // Тютчевский сборник. II. Тарту, 1999. С. 107–110). Полемику о переводе этого отрывка см. в рецензии М. Строганова: Новое лит. обозрение. 2002. № 55. С. 405–406.
856 В Стокгольм Сталь и ее спутники прибыли 24 сентября 1812 г.
857 В первом издании далее следовало написанное Огюстом де Сталем «Примечание издателя», текст которого см. в Приложении, с. 446.
Огюст де Сталь Сопроводительные материалы к первому изданию (1821) Предисловие издателя
Сочинение, предлагаемое вниманию публики, не окончено и оконченным считаться не может. Матушка моя намеревалась завершить эти наброски своих воспоминаний, и, если бы ей суждено было прожить дольше, она, возможно, внесла бы в них изменения, о природе которых мне ничего не известно. Этого сознания было достаточно для того, чтобы я всерьез задумался о том, вправе ли я предавать эту рукопись тиснению. Когда речь идет о существах горячо любимых, боязнь какой бы то ни было ответственности отступает, однако сердце сжимается в мучительной тревоге, пытаясь угадать волю, которую оно желает чтить как незыблемый, священный закон. Все же, после продолжительных размышлений о том, чего требует от меня сыновний долг, я уверился, что исполню волю матушки, если обязуюсь опубликовать в этом собрании все ее сочинения, какие могут быть напечатаны. Верность этому обязательству позволяет мне заранее объявить подделками все сочинения, какие кто-либо когда-либо вознамерится прибавить к этому собранию, в которое, повторяю, вошло все написанное матушкой, исключая те сочинения, какие она совершенно определенно запретила предавать гласности.
Хотя матушка успела описать всего семь лет из десяти, проведенных ею в изгнании, я сохранил данное ею название «Десять лет в изгнании».[118] Рассказ начинается в 1800 году, то есть за два года до того, как матушка первый раз была изгнана из Парижа, и доходит до 1804 года, то есть до смерти г-на Неккера. Здесь он обрывается и вновь начинается в 1810 году, чтобы снова резко прерваться осенью 1812 года, накануне приезда матушки в Швецию. Итак, между первой и второй частью воспоминаний пролегла дистанция приблизительно в шесть лет. Объяснением этому обстоятельству должен послужить правдивый рассказ о тех условиях, в каких эти воспоминания создавались.
Не стану говорить здесь о преследованиях, каким подвергалась матушка при Империи: преследования эти, столь же мелочные, сколь и безжалостные, составляют предмет книги, с которой читателю предстоит познакомиться, и своим пересказом я лишь ослаблю интерес к ней. Напомню только, что матушке сначала запретили жить в Париже, [119] затем выслали ее из Франции, предварительно запретив самым беззаконным образом выпуск ее сочинения «О Германии» и лишив ее возможности печатать что бы то ни было, даже на темы самые далекие от политики,[120] а затем дошли до того, что превратили ее дом в тюрьму, запретили ей любые путешествия и лишили ее наслаждений жизни общественной и утешений дружбы. В этих-то обстоятельствах матушка и начала писать воспоминания; нетрудно угадать, каково было в ту пору расположение ее души.
Работая над воспоминаниями, она слабо верила в возможность их издания даже в самом отдаленном будущем. Вся Европа в то время находилась под игом Наполеона, и ни один независимый голос не мог в ней прозвучать: на континенте свободной прессы не существовало, а книги, напечатанные в Англии, пересекали границу лишь в самых редких случаях. Поэтому матушка желала не столько сочинить книгу, сколько доверить бумаге свои воспоминания и мысли. Рассказы об обстоятельствах своей частной жизни она перемежала с раздумьями о состоянии Франции под властью Бонапарта и ходе политических событий. Я уже сказал, что обнародование такого сочинения явилось бы в ту пору проявлением неслыханной смелости, но этого мало: сама работа над ним требовала разом большого мужества и большой осторожности, особенно если автор находился в том положении, в каком пребывала матушка. Она твердо знала, что за всеми ее действиями наблюдает полиция: префект, сменивший в Женеве г-на де Баранта, утверждал, что ему известно все происходящее в ее доме, и малейшего предлога было бы достаточно, чтобы власти арестовали ее бумаги.[121] Итак, ей следовало держаться в высшей степени осмотрительно: поэтому, сочинив несколько страниц, она отдавала их одной из самых верных своих подруг, а та переписывала текст, заменяя все имена собственные другими, извлеченными из истории английской революции. Именно эту замаскированную рукопись матушка взяла с собой в 1812 году, когда наконец решилась бежать, дабы спастись от все ужесточавшихся гонений.
Читайте также: