И прогремела грозным гласом в годину битвы наша сталь
« А вы, что ныне норовите
Вернуть былую благодать,
Так вы уж Сталина зовите-
Он богом был – он может встать».
Эти строки поэт Твардовский написал во второй половине 1960-х годов. Возникает вопрос: «А почему Александр Трифонович не сделал этого в конце 1950-х годов, после двадцатого съезда партии?». Ответ, конечно же, есть.
В 1964 году разоблачителя культа личности Сталина отправили на пенсию. Никите Сергеевичу ничего не оставалось, как диктовать сыну мемуары. А в Кремле на долгие восемнадцать лет сел «дорогой Леонид Ильич». Вскоре оказалось, что не только битва на «Малой земле» отодвигала (по освещению в прессе) на второй план другие сражения Великой Отечественной войны, но и Сталин вдруг из кровавого диктатора превращался постепенно в военного гения, выигравшего войну. Это убедительно показал фильм Юрия Озерова «Освобождение». Дальше-больше.
Не все в стране приняли "появление" Сталина на экране и в прессе. Среди деятелей культуры, пытавшихся предупредить общество об опасности посмертного возвеличивания личности Сталина, находился и поэт Александр Твардовский. Все мы со школы знаем его «Василия Тёркина». Если он - творческий подвиг поэта в разгар войны, то поэма «По праву памяти» (1966-1969 г.г.) – подвиг настоящего человека-патриота своей Родины в мирное время.
Написав поэму в окончательном виде, поэт готовил её к печати в возглавляемом журнале «Новый мир». Однако через год покинул журнал, и о поэме забыли на целых семнадцать лет. Только в 1987 году её опубликовали. Несмотря на прошедшие годы, она осталась актуальной для нашего времени. О чём же поэма? Она о жестокой сталинской эпохе, об ужасах и преступлениях в ходе массовых репрессий. Поэма направлена против искажения правды, воскрешающей «живую быль»:
«Перед лицом ушедших былей
Не вправе ты кривить душой, -
Ведь эти были оплатили
Мы платой самою большой. ».
А правда, по словам поэта, была очень страшной:
«И за одной чертой закона
Уже ровняла всех судьба:
Сын кулака или сын наркома,
Сын командарма иль попа…
Клеймо с рожденья отмечало
Младенца вражеских кровей
И всё, казалось, не хватало
Стране клеймённых сыновей».
Самой памяти Твардовский посвятил третью часть поэмы. Она так и называется «О памяти». Поэт не согласен с тем, что хотят «в забвенье утопить» то, что случилось с советским народом во времена Сталина, хотят «забыть родных и близких лица и стольких судеб крёстный путь». Поэту не дали напечатать поэму. Для нас же главное: он её написал, не побоялся того же Брежнева, как в своё время не побоялся Сталина Осип Мандельштам, а Николая Первого - Михаил Лермонтов. Все они «поплатились» за это. В этом и заключается мужество поэта.
Не знаю, изучается ли сегодня в школах на уроках литературы поэма «По праву памяти», как мы в 1960-х годах изучали его «Василия Тёркина»? Однако последние строки поэмы школьникам не мешало бы знать:
«Чтоб мерить всё надёжной меркой,
Чтоб с правдой сущей быть не врозь,
Многостороннюю проверку
Прошли мы- где кому пришлось… .
Зато и впредь как были – будем, -
Какая вдруг ни грянь гроза-
Людьми из тех людей, что людям,
Не пряча глаз глядят в глаза».
Фото из Интернета
Спасибо!У Вас очень хороший слог,читается легко,что далеко не у всех получается.,даже у членов СП.Вы,наверняка,читали и поэму "За далью даль".Только позже,уже к 1967 в новых переизданиях исчезла глава "Как это было".Я приведу пару фрагментов.А помните ли Вы,реакцию людей в кинотеатрах в 1970 при просмотре первых серий "Освобождения" ?Доброго Вам здоровья и счастья!
Так на земле он жил и правил,
Держа бразды крутой рукой.
И кто при нём его не славил,
Не возносил -
Найдись такой!
Не зря, должно быть, сын востока,
Он до конца являл черты
Своей крутой, своей жестокой
Неправоты.
И правоты.
Но кто из нас годится в судьи -
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идёт, а люди
Богов не сами ли творят?
Но в испытаньях нашей доли
Была, однако, дорога
Та непреклонность отчей воли,
С какою мы на ратном поле
В час горький встретили врага…
И под Москвой, и на Урале -
В труде, лишеньях и борьбе -
Мы этой воле доверяли
Никак не меньше, чем себе.
Мы с нею шли, чтоб мир избавить,
Чтоб жизнь от смерти отстоять.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, -
Ты помнишь всё, Отчизна-мать.
Не та ли сила думы дальней
Нам указала в давний срок
Страны форпост индустриальный
Бесстрашно двинуть на восток, -
Не за чужим стоять припасом,
Свою в виду имея даль…
Так прогремела грозным гласом
в годину битвы наша сталь…
И мы бы даром только стали
Мир уверять в иные дни,
Что имя Сталин -
Этой стали
И этой дали
Не сродни.
Ему, кто всё, казалось, ведал,
Наметив курс грядущим дням,
Мы все обязаны победой,
Как ею он обязан нам…
На торжестве о том ли толки,
Во что нам стала та страда,
Когда мы сами вплоть до Волги
Сдавали чохом города.
О том ли речь, страна родная,
Каких и скольких сыновей
Недосчиталась ты, рыдая,
Под гром победных батарей…
И прогремела грозным гласом в годину битвы наша сталь
Василий, что же этот, ельцынский холуй предал этих солдат,подписав позорные хасавюртовские соглашения.
ой иди с этой политотой к хуям. Вояка был хороший, в политику лезть не надо было. Я бля ваще не про это, я про солдата. Выискался, тоже мне.
Василий, я тоже про солдата! Нормальные генералы своих солдат не предают. А языком молоть. это не воевать!Странные у тебя понятия об офицерской чести.
Не зря, должно быть, сын востока,
Он до конца являл черты
Своей крутой, своей жестокой
Неправоты.
И правоты.
Показать полностью.
Но кто из нас годится в судьи -
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идёт, а люди
Богов не сами ли творят?
Не мы ль, певцы почётной темы,
Мир извещавшие спроста,
Что и о нём самом поэмы
Нам лично он вложил в уста?
Не те ли все, что в чинном зале
И рта открыть ему не дав,
Уже, вставая, восклицали:
- Ура! Он снова будет прав…
Что ж, если опыт вышел боком,
Кому пенять, что он таков?
Великий Ленин не был богом
И не учил творить богов.
Кому пенять! Страна, держава
В суровых буднях трудовых
Ту славу имени держала
На вышках строек мировых.
И русских воинов отвага
Её от волжских бёрегов
Несла до чёрных стен рейхстага
На жарком темени стволов…
О том не пели наши оды,
Что в час лихой, закон презрев,
Он мог на целые народы
Обрушить свой верховный гнев…
А что подчас такие бури
Судьбе одной могли послать,
Во всей доподлинной натуре -
Тебе об этом лучше знать…
Но в испытаньях нашей доли
Была, однако, дорога
Та непреклонность отчей воли,
С какою мы на ратном поле
В час горький встретили врага…
А. Твардовский. Москва. Рус. Бел
Москва. Сибирь.
Два эти слова
Звучали именем страны,
В значенье дикости суровой
Для мира чуждого равны.
Теперь и в том надменном мире -
Всё те ж слова:
Сибирь - Москва,
Да на ином уже помине
Пошла разгуливать молва.
Добро!
Но мы не позабыли,
Какою притчей той молвы
Мы столько лет на свете были
И как нас чествовали вы.
Почти полвека на бумаге
Строчили вы , добра полны,
О том, что босы мы и наги,
И неумелы, и темны.
Что не осилить нам разрухи,
Не утеплить своей зимы.
Что родом тюхи да митюхи,
Да простаки,
Да ваньки мы.
И на бумаге и в эфире
Вещали вы, что нам едва ль
Удастся выучить в Сибири
Своих медведей
Делать сталь.
Что в нашей бедности безбрежной -
Не смех ли курам наш почин,
Когда в новинку скрип тележный,
Не то что музыка машин.
И что у нас безвестно слово
Наук, доступных нам давно.
Что нам опричь сосны еловой
Постичь иного не дано.
Что мы - Сибирь.
А мы тем часом
Свою в виду держали даль.
И прогремела грозным гласом
В годину битвы наша сталь.
***
Масква. Сібір.
Два гэтыя словы
Гучалі імем краіны,
У значэнне дзікасці суровай
Для свету чужога роўныя.
Зараз і ў тым напышлівым свеце -
Усе тыя ж словы:
Сібір - Масква,
Ды на іншым ужо паміне
Пайшла разгульваць гаворка.
Дабро!
Але мы не пазабывалі,
Якою прыпавесцю той гаворкі
Мы гэтулькі гадоў на свеце былі
І як нас ушаноўвалі вы.
Амаль паўстагоддзя на паперы
Штабнавалі вы , дабра поўныя,
Пра тое, што босыя мы і нагі,
І няўмелыя, і цёмныя.
Што не здужаць нам разрухі,
Не ўцяпліць сваёй зімы.
Што родам ціхі ды міцюхі,
Ды прасцякі,
Ды ванькі мы.
І на паперы і ў эфіры
Вяшчалі вы, што нам ці ледзь
Атрымаецца вывучыць у Сібіры
Сваіх мядзведзяў
Рабіць сталь.
Што ў нашай беднаце бяскрайнай -
Ці не смех курам наш пачын,
Калі ў навінку рыпанне калёсны,
Не тое што музыка машын.
І што ў нас невядома слова
Навук, даступных нам даўно.
Што нам апрыч хвоі яловай
Зразумець іншага не дадзена.
Што мы - Сібір.
А мы той гадзінай
Сваю ў выглядзе трымалі далеч.
І прагрымела грозным голасам
У часіну бітвы наша сталь.
Перевёл Максим Троянович
Доброго дня! Как хорошо то. Я уже Вас искать собиралась
Благодарю, Елена, за внимание.
О беде понятия имея,
Тополь рос и по весне прямел.
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2022. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. 18+
Дружба поэтов. Фёдоров и Твардовский
Поэт Василий Фёдоров в предисловии своей книги «Поэмы» писал: «Меня давно тянуло к большой многоплановой форме поэмы, но первые опыты оказались неудачными. Одна из них, начатая после «Марьевской летописи», разбухла до двух тысяч строк, однако потом две трети её объёма оказались лишними. На этом этапе мне очень помог совет А. Твардовского, однажды сказавшего, что поэту важно выиграть бой на малой площадке. Тогда-то и была написана «Белая роща» и другие поэмы, получившие известность. К поэме «Седьмое небо», отнявшей у меня около девяти лет, я приступил, когда мной было уже написано пятнадцать поэм…» [8, с. 7].
Именно с поэмы В.Д. Фёдорова «Марьевская летопись» начнётся знакомство, а затем и плодотворная творческая дружба двух поэтов. К сожалению, в печати об этом мало написано, и поэтому, в год 105-летия со дня рождения Александра Трифоновича Твардовского, хотелось бы восполнить данный пробел, собрав по крохам фактический материал. Разница в возрасте у А.Т. Твардовского и В.Д. Фёдорова составляет восемь лет… Кстати, ещё один наставник поэта из Марьевки – председатель Новосибирской писательской организации А.И. Смердов – одногодок Твардовского. Казалось бы всего ничего, а на деле — длинная дорога…
До встречи с А.Т. Твардовским Василий Фёдоров прошёл определённый трудовой и творческий путь: окончил в 1938 году Новосибирской авиационный техникум, работал мастером на Иркутском авиационном заводе. Перед войной, в апреле 1941 года, вернулся в г. Новосибирск на авиационный завод им. В.П. Чкалова, где строил для фронта самолёты. Одновременно посещал литературное объединение «Молодость» при Новосибирской писательской организации. Первую поэму «Лирическая трилогия» писал в военные годы (1943-1945). Отдельной книгой вышла в 1947 году. В 1944 году девять стихотворений Василия Фёдорова будут опубликованы в сборнике стихов молодых поэтов «Родина», он поступит на заочное отделение в Литературный институт им. М. Горького.
Осенью 1946 года по заданию главного редактора журнала «Сибирские огни» С.Е. Кожевникова, считавшего, что поэт должен владеть и прозой, Василий Фёдоров едет для написания очерка в свою послевоенную деревню Марьевка. Поражённый печальным колоритом, он вспоминает слова из какой-то летописи: «И бысть битва великая и разорение всему живому». Так вместо очерка он положил на стол главного редактора поэму «Марьевская летопись», которая станет связующим звеном знакомства с Твардовским.
3 марта 1947 года в г. Москве открылось Первое Всесоюзное совещание молодых писателей страны. Василий Фёдоров, как участник, в составе делегации Новосибирской писательской организации, приезжает в столицу нашей родины. Свою первую встречу и знакомство с А.Т. Твардовским он в подробностях описал в статье «Улица Саввы», посвящённой С.Е. Кожевникову, сыгравшему ключевую роль в сближении Фёдорова и Твардовского. Статья впервые была опубликована в № 6 журнала «Наш современник» за 1965 год, на трёхлетие памяти главного редактора журнала «Сибирские огни»…
Здесь уместно привести авторские фрагменты знакомства из статьи:
«В начале нового года мне предстояло ехать на Первое совещание молодых писателей. Поехал я туда с рукописью поэмы и только что вышедшей из печати «Лирической трилогией». Меня зачислили в семинар Николая Асеева. Помню, секретарь семинара проявила инициативу и отнесла мою книжку Александру Твардовскому. Вскоре она вернулась обескураженная. Твардовский полистал мою книжку и вернул со словами, что это не для него, а скорее для Асеева. Я и сам понимал, что это не для него» [7, с. 444].
Савва Кожевников, зная о возникших редакционных трудностях с публикацией поэмы «Марьевская летопись» в журнале «Сибирское огни», хотел заручиться весомой поддержкой самого А. Твардовского, прямо сказав об этом Василию Фёдорову:
«Вот если бы Твардовский сказал своё слово!»
В.Д. Фёдоров сохранил свой разговор с Твардовским в 1947 году:
«В тот же день в конце семинарских занятий я разыскал Твардовского и, улучив удобную минуту, подошёл к нему:
– Александр Трифонович, мне хотелось бы показать вам свою поэму.
– Почему мне?
– Она о деревне. Как-то показалось, что надо вам.
– Покажите-ка.
Пока он раздёргивал тесёмки тощей папки, губы его стянулись в сердитую копейку. Начал читать. Прочитал страничку — губы снова распустились, заглянул на вторую.
– Гм, что-то знакомое.
По выражению лица я понял это «знакомое» в смысле родственного. Пообещав прочитать, он тут же извлёк из папки рукопись, присоединил её к своим бумагам, а на дне моей опустевшей папки записал свой домашний телефон» [7, с. 444-446].
От скромности Василий Фёдоров не стал сразу звонить А. Твардовскому, за что через два дня получил от Саввы Кожевникова отеческий «нагоняй». Тот сам решил позвонить Александру Трифоновичу с приглашением на двадцатипятилетний юбилей новосибирского журнала. На другой день Василий Фёдоров, узнав в подробностях разговор главного редактора с Твардовским, позвонил поэту:
«И правда, я услышал голос доброй интонации: «Отрадно, отрадно. Оставьте рукопись мне. Попробую напечатать в Москве». Было уже хорошо, что поэму напечатают в Новосибирске. На Москву я мало рассчитывал. И правильно делал. Месяца через два Твардовский прислал мне письмо, в котором сделал несколько серьёзных замечаний. К сожалению, поэма была уже свёрстана, и я не имел возможности воспользоваться советами большого мастера. Лишь потом я попытался кое-что сделать» [7, с. 446].
10 марта 1947 года состоялось заключительное заседание Всесоюзного совещания молодых писателей, на котором отмечалась большая творческая помощь молодым от общения с видными литераторами, мастерами поэзии и прозы.
Письмо А. Твардовского Василию Фёдорову датировано 16 апреля 1947 года, что говорит о чутком внимании к начинающим поэтам:
«Дорогой тов. Фёдоров! Я не хочу Вас огорчать более сдержанной, чем по телефону, оценкой Вашей работы – в ней было и есть много хорошего, взволнованного, прочувственного. Но, перечитав ещё раз её, я увидел, что с опубликованием Вам лучше повременить. Слишком много поэтических «шлаков»: неточных слов и оборотов, нечёткости стиха, нарочитой "поэтичности", нарочитого лирического подвывания, если так позволительно выразиться.
Это не поэма, конечно, и пусть не поэма, пусть это будет некая лирическая композиция, беда не в этом.
Побольше дисциплины, поменьше топтания на одном месте, растянутости, бесформенности. Слишком часто меняются ритмы. Впечатление такое, как будто в каждый новый присест Вы писали новым стихом, какой подвернулся под руку. Может быть, это впечатление значительно сгладится, если убрать некоторые куски, не знаю какие, Вам виднее.
Советую так же устранить досадные рифмы вроде: мчит - стучи, опередив - груди и т. п. Это плохо потому, что невольно хочется добавить недостающую согласную: мчит - стучит, опередив - грудив и т.п.
Можно обойтись без эпиграфов. Эпиграфы не из кокетства — дело тонкое и хороши только тогда, когда без них нельзя, что-то утрачивается, а так ни к чему. Попробуйте сделать вот что. Отложите рукопись на время, займитесь чем-нибудь другим, разлюбите её по возможности, – тем горячее вернётесь к ней. А когда вернётесь, перепишите всю от руки, по памяти: что забылось – не жалейте, хорошее – не забудется. Это приём, проверенный сотни раз.
Желаю успеха Вам.
А. Твардовский [11, с. 21-22].
Сохранился ответ Василия Фёдорова от 2 мая 1947 года:
«За письмо Вам большое спасибо. Оно как раз о том, что мне хотелось услышать от Вас, когда я был в Москве. Мне сейчас очень даже ясны недостатки моей работы. Вариант "композиции", который Вы читали, уже подвергся большим изменениям. Из неё убрано более 150 строк. Конечно, эпиграфы были убраны сразу же, как только я вернулся к ней. «Части» тоже убраны. Таким образом, по возможности убраны все претензии на поэму и на всё прочее» [11, с. 474-475].
В переработанном виде поэма была опубликована в том же 1947 году в №2 журнала «Сибирские огни». Однако, впоследствии, поэт продолжал вносить дополнения и коррективы в поэме. Первый книжный вариант поэмы вышел в «Марьевских звёздах» в 1955 году — в третьей поэтической книге Василия Фёдорова. Окончательный редакционный вариант поэмы вышел в 1958 году в книге «Белая роща».
Поэма «Марьевская летопись» опубликована в тринадцати книгах Поэта.
Осенью 1947 года Василий Фёдоров уехал в Москву на очное отделение Литературного института, где до этого учился заочно. В Центре истории новосибирской книги в г. Новосибирске хранятся два письма Василия Фёдорова, написанные в конце 1947 года председателю новосибирской писательской организации Александру Ивановичу Смердову, ровеснику А. Твардовского, в годы войны, как и он, был военным корреспондентом. Письма публикуются впервые.
Вот что пишет Василий Фёдоров о значимости А. Твардовского в своём творческом становлении в первом письме от 11 октября 1947 года:
«Позвонил Твардовскому. Когда я сказал, что приехал в институт, он ответил на это: «Очень рад, что в институте появляются хорошие люди». Пригласил меня работать у него в семинаре, но сам в институте не появляется, а это было бы интересней, чем у Казина или Луговского или Голодного. А у меня и того хуже. Ещё до моего приезда Казин положил на меня лапу и записал в свой семинар. Он может быть и ничего, но скучновато, а перейти к Луговскому стало неудобно. Всё-таки они слабоваты… Мне нужен Твардовский. Мне нужно освоить сюжет…»
Из второго письма от 2 декабря 1947 года:
«Не так давно присутствовал на банкете в честь встречи трёх поколений. Суббоцкий, подвыпив, усомнился в полезности института. Всем остальным, более трезвым – К. Симонову, А. Твардовскому, М. Алигер и другим пришлось сглаживать резкое впечатление…».
В марте 1950 году А.Т. Твардовский был назначен главным редактором журнала «Новый мир». В октябре 1950 года редакцию журнала заинтересовал знатный сталевар из Сибири М.М. Привалов, приехавший в конце сентября в Москву на Коллегию Министерства металлургической промышленности СССР по массовому внедрению скоростных плавок.
С решением написать о нём документальный очерк, с выездом в г. Сталинск, выбор пал на выпускника Литинститута Василия Фёдорова не случайно. За его плечами был девятилетний трудовой опыт работы на двух сибирских авиационных заводах, знание города, сибирские корни, продуктивная работа в качестве очеркиста в столичных журналах и немаловажный факт: знакомство и тёплые деловые отношения с главным редактором журнала «Новый мир» А.Т. Твардовским.
Творческая командировка в Кузнецкий край вместе с главным героем даст возможность Василию Фёдорову дебютировать с большим документальным очерком «Кузнецкие сталевары» в журнале «Новый мир». А также сюжеты для написания двух стихотворений: «Их взяли, тронутыми гарью…» («Две стали») и «Пересохли жаркие ручьи…» («Старый мастер»). Эта страница из жизни поэта в первоисточниках о нём замалчивалась.
В последующем В. Фёдоров работал для «Нового мира» ещё над одним большим очерком «Керченская проблема», который был набран, но не был напечатан из-за системы редакционных согласований с министерствами и критического материала.
На протяжении 1951-1953 годов В. Фёдоров написал ещё несколько очерков на металлургическую тему, объездив по заданию редакций журналов «Смена» и «Огонёк» крупнейшие металлургические комбинаты страны. В. Фёдоров писал: «Для поэта работа очеркиста очень полезна. Мне она дала материал для многих стихов и поэм». Касаясь металлургической темы, у А. Твардовского в главе «К концу дороги» поэмы «За далью даль» также находим сибирские громко-ёмкие сверкающие строки:
И на бумаге и в эфире
Вещали вы, что нам едва ль
Удастся выучить в Сибири
Своих медведей
Делать сталь.
Что мы – Сибирь.
А мы тем часом
Свою в виду держали даль.
И прогремела грозным гласом
В годину битвы наша сталь.
А.Т. Твардовский отдал поэме десять лет. В.Д. Фёдоров, «выиграв бой на малой площадке», в 1959 году приступил к написанию крупномасштабной эпохальной поэмы «Седьмое небо», которой посвятит девять лет творчества. Во второй главе «Чужая жизнь» поэт писал:
В пути
С тайгой под облака
Громадилась Сибирь Восточная,
Неслась косматая река,
Взлетала,
На пороги сетуя,
Как птица синего пера,
Ещё в железо не одетая,
Ещё Твардовским не воспетая,
И всё же в славе – Ангара [8, с. 153-154].
Как показала жизнь, две эпохальные поэмы в творчестве двух народных поэтов А. Твардовского и В. Фёдорова оказались тесно взаимосвязанными переплетением исторических событий страны, эволюционным взглядом на человеческие судьбы, показывая и доказывая истинную преемственность поколений в русской поэзии.
Известный русский поэт, прозаик, публицист Валентин Васильевич Сорокин в своей исповедальной книге «Крест поэта» в главе «До последнего дня», описывая своё поэтическое благословление от поэта-учителя Василия Фёдорова у памятника М. Горького в г. Москве, поведал малоизвестный факт о дружеских взаимоотношениях поэтов В.Д. Фёдорова и А.Т. Твардовского:
«В машине душновато и жарко. Василий Дмитриевич раскис: – А меня Твардовский, Трифоныч благословил. Сначала осерчал. Я указал ему на две ненужных строфы в "Я убит подо Ржевом", он рассердился, а выпили – благословил. В бане выпили. А тебя я благословил около Алексея Максимыча. Прогресс. » [13, с.601].
В 1968 году В. Фёдоров в № 19 журнала «Огонёк» опубликовал свою первую статью о Твардовском «Новые стихи А. Твардовского».
В памятно-прощальной статье «Три эпохи» в газете «Литературная Россия» от 24 декабря 1971 года, по случаю ухода из жизни А.Т Твардовского, Фёдоров писал:
«В русской поэзии Александр Твардовский – такая же веха, как Некрасов, Блок, Маяковский и Есенин. Об этом я говорил и писал ещё при жизни поэта. Его имя лично мне давало возможность гордиться нашей современной поэзией, её народностью, не прибедняясь, ставить её вровень с классикой XIХ века» [4, с.5].
Весомо и ёмко сказал ученик о значимости своего любимого учителя:
«По Александру Твардовскому многие из нас определяли своё направление, уточняли свою программу, не говоря уже о том, что многие прошли его поэтическую школу. Даже спор с ним становился уроком. На мою долю выпало несколько таких счастливых случаев, и каждый из них заставлял меня думать и мобилизовываться» [4, с.5].
В 1972 году Василий Фёдоров на страницах журнала «Знамя» №9 опубликовал расширенную и объёмную статью-посвящение «Веха русской поэзии. А. Твардовский в его стихотворениях и поэмах», которая в 1973 году вошла в его авторскую прозаическую книгу «Наше время такое…» , а также в 3-й том собрания сочинений в 3-х томах (1975), 4-й том собрания сочинений в 5-ти томах (1987-1989), собрание сочинений в одном томе (1998).
В ней есть такие строки откровения:
«Должен сказать, что наброски этой статьи были сделаны при жизни поэта. Делая их, я не мог и представить, что в текст о его стихах и поэмах придётся вписывать горькие строчки о его смерти» [6, с.171].
В своей статье В. Фёдоров показал А.Т. Твардовского как преемника русских народных традиций, как поэта некрасовской школы, что Н.А. Некрасов стал для него учителем исторически и закономерно на родстве эволюционного крестьянского вопроса, дополнив:
«Твардовского роднит с Некрасовым и фольклорная стихия поэтической речи: пословицы, поговорки, частушки, иногда трансформированные, но всегда органически спаянные с оригинальным текстом, с конкретным событием в поэме» [6, с.177].
Свой поэтический эпос Фёдоров строил, осмыслив поэтический эпос Твардовского:
«Для подлинного поэта у каждого времени есть своя эмоциональная и философская окраска. Твардовский был настолько чувствителен к ней, что между его поэмами мы не найдём прямых видимых связей. Так они различны» [6, с.172].
В.Д. Фёдоров, раскрывая суть значимости и притягательности творческого наследия А. Твардовского, писал:
«Есть поэты, занимающие такое положение в литературе, которое обязывает каждого другого поэта, независимо от личных пристрастий, выяснить с ним своё отношение. К таким поэтам принадлежит Александр Твардовский» [6, с.170].
«Среди подлинных талантов он обладал особым – способностью создавать живой, почти плотский образ героя. Даже в нашей прозе героев, которых воспринимали бы как людей или живущих, или живших, не так уж много, а в поэзии и того меньше» [6, с.199].
В 1980 году в ежегодном выпуске журнала «День поэзии» В. Фёдоров опубликовал стихотворение «На Парнасе». И неизвестно было тогда, кому именно посвятил свои горькие строки поэт. В действительности оно написано в декабре 1971 года на смерть поэта А.Т. Твардовского. Рукописная черновая запись на одном листе хранится в Кемеровском областном краеведческом музее. Примечательно, что в творческом наследии поэта Василия Фёдорова есть стихотворение «Русские поэты», которое является гимном всем русским поэтам. Оно малоизвестно, так как опубликовано после ухода поэта, спустя три года, в 1987 году.
Поэт А.Т. Твардовский, а за ним поэт В.Д. Фёдоров, подхвативший «знамя народности» русской поэтической эстафеты, своей жизнью и своими творческими делами доказали нерушимую преданность Родине, своим поэтическим словом служили прославлению великого трудового народа России.
А.А. Кочетков,
сопредседатель комиссии
по литературному наследию поэта
и прозаика В.Д. Фёдорова
8.12.2015
Русь Киевская запись закреплена
Горит восток зарею новой
Уж на равнине, по холмам
Грохочут пушки. Дым багровый
Кругами всходит к небесам
Навстречу утренним лучам.
Полки ряды свои сомкнули.
В кустах рассыпались стрелки.
Катятся ядра, свищут пули;
Нависли хладные штыки.
Сыны любимые победы,
Сквозь огнь окопов рвутся шведы;
Волнуясь, конница летит;
Пехота движется за нею
И тяжкой твердостью своею
Ее стремление крепит.
И битвы поле роковое
Гремит, пылает здесь и там,
Но явно счастье боевое
Служить уж начинает нам.
Пальбой отбитые дружины,
Мешаясь, падают во прах.
Уходит Розен сквозь теснины;
Сдается пылкой Шлипенбах.
Тесним мы шведов рать за ратью;
Темнеет слава их знамен,
И бога браней благодатью
Наш каждый шаг запечатлен.
Тогда-то свыше вдохновенный
Раздался звучный глас Петра:
"За дело, с богом!" Из шатра,
Толпой любимцев окруженный,
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как божия гроза.
Идет. Ему коня подводят.
Ретив и смирен верный конь.
Почуя роковой огонь,
Дрожит. Глазами косо водит
И мчится в прахе боевом,
Гордясь могущим седоком.
Уж близок полдень. Жар пылает.
Как пахарь, битва отдыхает.
Кой-где гарцуют казаки.
Ровняясь строятся полки.
Молчит музыка боевая.
На холмах пушки присмирев
Прервали свой голодный рев.
И се - равнину оглашая
Далече грянуло ура:
Полки увидели Петра.
И он промчался пред полками,
Могущ и радостен как бой.
Он поле пожирал очами.
За ним вослед неслись толпой
Сии птенцы гнезда Петрова -
В пременах жребия земного
В трудах державства и войны
Его товарищи, сыны;
И Шереметев благородный,
И Брюс, и Боур, и Репнин,
И, счастья баловень безродный
Полудержавный властелин.
И перед синими рядами
Своих воинственных дружин,
Несомый верными слугами,
В качалке, бледен, недвижим,
Страдая раной, Карл явился.
Вожди героя шли за ним.
Он в думу тихо погрузился
Смущенный взор изобразил
Необычайное волненье.
Казалось, Карла приводил
Желанный бой в недоуменье.
Вдруг слабым манием руки
На русских двинул он полки.
И с ними царские дружины
Сошлись в дыму среди равнины:
И грянул бой, Полтавской бой!
В огне, под градом раскаленным,
Стеной живою отраженным,
Над падшим строем свежий строй
Штыки смыкает. Тяжкой тучей
Отряды конницы летучей,
Браздами, саблями звуча,
Сшибаясь, рубятся с плеча.
Бросая груды тел на груду,
Шары чугунные повсюду
Меж ними прыгают, разят,
Прах роют и в крови шипят.
Швед, русский - колет, рубит, режет.
Бой барабанный, клики, скрежет,
Гром пушек, топот, ржанье, стон,
И смерть и ад со всех сторон.
Среди тревоги и волненья
На битву взором вдохновенья
Вожди спокойные глядят,
Движенья ратные следят,
Предвидят гибель и победу
И в тишине ведут беседу.
Но близ московского царя
Кто воин сей под сединами?
Двумя поддержан казаками,
Сердечной ревностью горя,
Он оком опытным героя
Взирает на волненье боя.
Уж на коня не вскочит он,
Одрях в изгнанье сиротея,
И казаки на клич Палея
Не налетят со всех сторон!
Но что ж его сверкнули очи,
И гневом, будто мглою ночи,
Покрылось старое чело?
Что возмутить его могло?
Иль он, сквозь бранный дым, увидел
Врага Мазепу, и в сей миг
Свои лета возненавидел
Обезоруженный старик?
Мазепа, в думу погруженный,
Взирал на битву, окруженный
Толпой мятежных казаков,
Родных, старшин и сердюков.
Вдруг выстрел. Старец обратился
У Войнаровского в руках
Мушкетный ствол еще дымился.
Сраженный в нескольких шагах,
Младой казак в крови валялся,
А конь, весь в пене и пыли,
Почуя волю, дико мчался,
Скрываясь в огненной дали.
Казак на гетмана стремился
Сквозь битву с саблею в руках,
С безумной яростью в очах.
Старик, подъехав, обратился
К нему с вопросом. Но казак
Уж умирал. Потухший зрак
Еще грозил врагу России;
Был мрачен помертвелый лик,
И имя нежное Марии
Чуть лепетал еще язык.
Но близок, близок миг победы.
Ура! мы ломим; гнутся шведы.
О славный час! о славный вид!
Еще напор - и враг бежит.
И следом конница пустилась,
Убийством тупятся мечи,
И падшими вся степь покрылась
Как роем черной саранчи.
Пирует Петр. И горд и ясен
И славы полон взор его.
И царской пир его прекрасен.
При кликах войска своего,
В шатре своем он угощает
Своих вождей, вождей чужих,
И славных пленников ласкает,
И за учителей своих
Заздравный кубок подымает.
Но где же первый, званый гость?
Где первый, грозный наш учитель,
Чью долговременную злость
Смирил полтавский победитель?
И где ж Мазепа? где злодей?
Куда бежал Иуда в страхе?
Зачем король не меж гостей?
Зачем изменник не на плахе?
Верхом, в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув головою,
Он скачет, русскими гоним,
И слуги верные толпою
Чуть могут следовать за ним.
Читайте также: