В том доме было очень страшно жить и ни камина свет патриархальный
В том доме было очень страшно жить и ни камина свет патриархальный
Л. К. Чуковская приводит отзыв Ахматовой (20 июля 1939 г.) о творчестве Мопассана: «Я только один рассказ люблю – тот, где человек сходит с ума». Впоследствии, комментируя эту запись, Чуковская проводит параллели между упомянутым мопассановским рассказом и «Северной элегией» 1921 г.:
«Напоминаю: человек сходит с ума в рассказе «Орля» (1886). <…> Герою представляется, будто рядом с ним, под одним с ним кровом, у него в доме, поселилось невидимое, но грозное и могущественное чудовище (которое он называет «Орля»). <…> Для проверки, существует ли Орля в самом деле,– герой проделывает многие опыты: например, оставляет с вечера на столе хлеб, графины с водой, молоком, вином, а утром обнаруживает, что вода и молоко выпиты. <…>
Я не знаю, в каком году Ахматова впервые прочитала этот рассказ. Но когда теперь я перечитываю свои ахматовские записи, я не могу не вспомнить постоянных споров Анны Андреевны с окружающими: был ли у нее в ее отсутствие обыск? Все говорили: «нет, это вам кажется». И, наконец, нельзя не принять во внимание многих и многих стихов – хотя бы «Северную элегию» 1921 года, обращенную к Гумилеву:
В том доме было очень страшно жить…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь ты там, где знают всё, скажи —
Что в этом доме жило кроме нас?
Разве это не то же ощущение, каким преисполнен герой мопассановского рассказа: кто-то невидимый вечно следит за мной, а может быть, и живет вместе со мной под одной кровлей?» (Чуковская Л. К. « Записки об Анне Ахматовой » )
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина жар патриархальный,
Ни колыбелька нашего ребенка,
Ни то, что оба молоды мы были
И замыслов исполнены…
…и удача
От нашего порога ни на шаг
За все семь лет не смела отойти, —
Не уменьшали это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время как мы за полночь старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами
Стонали темной лестницы ступеньки,
Как о пощаде жалостно моля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
«Кого они по лестнице несут?»
Теперь ты там, где знают всё, – скажи:
Чтó в этом доме жило кроме нас?
Северные элегии
Страну знобит, а омский каторжанин
Все понял и на всем поставил крест.
Вот он сейчас перемешает все
И сам над первозданным беспорядком,
Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.
Перо скрипит, и многие страницы
Семеновским припахивают плацем.
Так вот когда мы вздумали родиться
И, безошибочно отмерив время,
Чтоб ничего не пропустить из зрелищ
Невиданных, простились с небытьем.
1945
Теперь ты там, где знают все, скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?
1921
Ахматова, Анна Андреевна. Северные элегии. 1921-19
Россия Достоевского. Луна
Почти на четверть скрыта колокольней.
Торгуют кабаки, летят пролетки,
Пятиэтажные растут громады
В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
Везде танцклассы, вывески менял,
А рядом: "Henriette", "Basile", "Andre"
И пышные гроба: "Шумилов-старший".
Но, впрочем, город мало изменился.
Не я одна, но и другие тоже
Заметили, что он подчас умеет
Казаться литографией старинной,
Не первоклассной, но вполне пристойной,
Семидесятых, кажется, годов.
Особенно зимой, перед рассветом,
Иль в сумерки - тогда за воротами
Темнеет жесткий и прямой Литейный,
Еще не опозоренный модерном,
И визави меня живут - Некрасов
И Салтыков. Обоим по доске
Мемориальной. О, как было б страшно
Им видеть эти доски! Прохожу.
А в Старой Руссе пышные канавы,
И в садиках подгнившие беседки,
И стекла окон так черны, как прорубь,
И мнится, там такое приключилось,
Что лучше не заглядывать, уйдем.
Не с каждым местом сговориться можно,
Чтобы оно свою открыло тайну
(А в Оптиной мне больше не бывать. ).
Шуршанье юбок, клетчатые пледы,
Ореховые рамы у зеркал,
Каренинской красою изумленных,
И в коридорах узких те обои,
Которыми мы любовались в детстве,
Под желтой керосиновою лампой,
И тот же плюш на креслах.
Все разночинно, наспех, как-нибудь.
Отцы и деды непонятны. Земли
Заложены. И в Бадене - рулетка.
И женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила,
Ненужный дар моей жестокой жизни.
Страну знобит, а омский каторжанин
Все понял и на всем поставил крест.
Вот он сейчас перемешает все
И сам над первозданным беспорядком,
Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.
Перо скрипит, и многие страницы
Семеновским припахивают плацем.
Так вот когда мы вздумали родиться
И безошибочно отмерив время.
Чтоб ничего не пропустить из зрелищ
Невиданных, простились с небытьем.
3 сентября 1940. Ленинград
Октябрь 1943. Ташкент
О десятых годах
Ты - победительница жизни,
И я - товарищ вольный твой.
Н. Гумилев
И никакого розового детства.
Веснушечек, и мишек, и игрушек,
И добрых тёть, и страшных дядь, и даже
Приятелей средь камешков речных.
Себе самой я с самого начала
То чьим-то сном казалась или бредом,
Иль отраженьем в зеркале чужом,
Без имени, без плоти, без причины.
Уже я знала список преступлений,
Которые должна я совершить.
И вот я, лунатически ступая,
Вступила в жизнь и испугала жизнь.
Она передо мною стлалась лугом,
Где некогда гуляла Прозерпина.
Передо мной, безродной, неумелой,
Открылись неожиданные двери,
И выходили люди и кричали:
"Она пришла, она пришла сама!"
А я на них глядела с изумленьем
И думала: "Они с ума сошли!"
И чем сильней они меня хвалили,
Чем мной сильнее люди восхищались,
Тем мне страшнее было в мире жить
И тем сильней хотелось пробудиться.
И знала я, что заплачу сторицей
В тюрьме, в могиле, в сумасшедшем доме,
Везде, где просыпаться надлежит
Таким, как я,- но длилась пытка счастьем.
4 июля 1955
Москва
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина жар патриархальный,
Ни колыбелька нашего ребенка,
Ни то, что оба молоды мы были
И замыслов исполнены . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . и удача
От нашего порога ни на шаг
За все семь лет не смела отойти,-
Не уменьшали это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время как мы заполночь старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами
Стонали темной лестницы ступеньки,
Как о пощаде жалостно моля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
"Кого они по лестнице несут?"
Теперь ты там, где знают всё, - скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?
1921
Царское Село
Так вот он - тот осенний пейзаж,
Которого я так всю жизнь боялась:
И небо - как пылающая бездна,
И звуки города - как с того света
Услышанные, чуждые навеки.
Как будто всё, с чем я внутри себя
Всю жизнь боролась, получило жизнь
Отдельную и воплотилось в эти
Слепые стены, в этот черный сад.
А в ту минуту за плечом моим
Мой бывший дом еще следил за мною
Прищуренным, неблагосклонным оком,
Тем навсегда мне памятным окном.
Пятнадцать лет - пятнадцатью веками
Гранитными как будто притворились,
Но и сама была я как гранит:
Теперь моли, терзайся, называй
Морской царевной. Все равно. Не надо.
Но надо было мне себя уверить,
Что это все случалось много раз,
И не со мной одной - с другими тоже,-
И даже хуже. Нет, не хуже - лучше.
И голос мой - и это, верно, было
Всего страшней - сказал из темноты:
"Пятнадцать лет назад какой ты песней
Встречала этот день, ты небеса,
И хоры звезд, и хоры вод молила
Приветствовать торжественную встречу
С тем, от кого сегодня ты ушла.
Так вот твоя серебряная свадьба:
Зови ж гостей, красуйся, торжествуй!"
Март 1942
Ташкент
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Но если бы откуда-то взглянула
Я на свою теперешнюю жизнь,
Узнала бы я зависть наконец.
2 сентября 1945
Фонтанный Дом (задумано еще в Ташкенте)
Последний ключ - холодный ключ забвенья.
Он слаще всех жар сердца утолит.
Пушкин
Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая - как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
Еще не замер смех, струятся слезы,
Пятно чернил не стерто со стола -
И, как печать на сердце, поцелуй,
Единственный, прощальный, незабвенный.
Но это продолжается недолго.
Уже не свод над головой, а где-то
В глухом предместье дом уединенный,
Где холодно зимой, а летом жарко,
Где есть паук и пыль на всем лежит,
Где истлевают пламенные письма,
Исподтишка меняются портреты,
Куда как на могилу ходят люди,
А возвратившись, моют руки мылом,
И стряхивают беглую слезинку
С усталых век - и тяжело вздыхают.
Но тикают часы, весна сменяет
Одна другую, розовеет небо,
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени,
Которых мы уже не призываем,
Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И, задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда, но (как во сне бывает)
Там все другое: люди, вещи, стены,
И нас никто не знает - мы чужие.
Мы не туда попали. Боже мой!
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас - и даже
Всё к лучшему.
5 февраля 1945
Фонтанный Дом
А я молчу, я тридцать лет молчу.
Молчание арктическими льдами
Стоит вокруг бессчетными ночами,
Оно идет гасить мою свечу.
Так мертвые молчат, но то понятно
И менее ужасно. . . . . . .
Мое молчанье слышится повсюду,
Оно судебный наполняет зал,
И самый гул молвы перекричать
Оно могло бы, и подобно чуду
Оно на всё кладет свою печать.
Оно во всем участвует, о Боже!
Кто мог придумать мне такую роль?
Стать на кого-нибудь чуть-чуть похожей,
О Господи! - мне хоть на миг позволь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И разве я не выпила цикуту,
Так почему же я не умерла
Как следует - в ту самую минуту?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, не тому, кто ищет эти книги,
Кто их украл, кто даже переплел,
Кто носит их, как тайные вериги,
Кто наизусть запомнил каждый слог
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, не к тому летит мое мечтанье,
И не тому отдам я благодать,
А лишь тому, кто смел мое молчанье
На стяге очевидном - написать,
И кто с ним жил, и кто в него поверил,
Кто бездну ту кромешную измерил
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мое молчанье в музыке и песне
И в чьей-то омерзительной любви,
В разлуках, в книгах.
В том, что неизвестней
Всего на свете. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я и сама его подчас пугаюсь,
Когда оно всей тяжестью своей
Теснит меня, дыша и надвигаясь.
Защиты нет, нет ничего - скорей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кто знает, как оно окаменело,
Как выжгло сердце и каким огнем,
Подумаешь! Кому какое дело,
Всем так уютно и привычно в нем.
Его со мной делить согласны все вы,
Но все-таки оно всегда мое
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Оно мою почти сожрало душу,
Оно мою уродует судьбу,
Но я его когда-нибудь нарушу,
Чтоб смерть познать к позорному столбу.
Другие статьи в литературном дневнике:
- 31.01.2009. А что касается как у нас.
- 30.01.2009. Тайна Нобелевского комитета
- 26.01.2009. Ахматова, Анна Андреевна. Северные элегии. 1921-19
- 25.01.2009. Дина Рубина. О свинцовости.
- 24.01.2009. Публикую цитату из сети
- 22.01.2009. Яшико Сагамори
- 21.01.2009. Слово о еврейских богачах. Публикации из сети
- 20.01.2009. Два мнения о недавней войне в Газе
- 19.01.2009. Натан Щаранский
- 13.01.2009. Читайте Виктора Гаврилина
- 12.01.2009. Что такое стихи
- 09.01.2009. Чёрный квадрат Леонида Марголиса
- 01.01.2009. Эдуард, ты прав! Публикация.
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Каминные ужи Ахматовой
прочитав белый стих поэмы А.Ахматовой «Северные элегии-3»,
что приведен внизу, задумался: а как бы он прозвучал с рифмой?
дополнил его рифмами:
*в каждой строфе:
первые две строки – А.Ахматовой (см. стих снизу),
остальные, в т.ч. дополняющие до рифм, – мои, Н.С.
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина жар патриархальный,
Ни блики, что как дивные ужи
Ползли по стенам с шёпотом органным,
В камине воскрешая миражи,
Где в пламени мерещился архангел;
Ни колыбелька нашего ребёнка,
Ни то, что оба молоды мы были –
И воскрешали в грёзах мифы-были,
Где мы кумиры, но про всё забыли,
Пройдя сквозь бездну временно'й пустыни, –
Ничто не уменьшало чувства стыни!
Которое, став мамонтом простынным,
Вонзало в душу, в сердце, страха бивни,
Грызя печёнку.
И выпив кро'ви,
Вновь возвращалось в жар каминный,
Смеясь чертёнком.
И, несмотря на то, что мы, не плача
От всех невзгод, и что в кармане ни гроша,
Смеялись, верили, любили малыша,
И замыслов полны мы,** и удача
От нашего порога ни на шаг,
И что полна поэзией душа,
И что судьба не мыслится иначе,
И что любовь от нашего пути
За все семь лет не смела отойти, –
Не уменьшали это чувство страха:
Ни вера, ни полёты «вздохов-ахов»
Под всплеск шампанского с разлётом конфетти.
Везде дышало чувство страха – то мурахой
Пролезет в душу, то вдруг станет птахой,
То обернётся демоном, то плахой,
Грозящей нищетой и полным крахом,
То вдруг затявкает лисой, то росомахой,
То явится голодной черепахой,
То домовым, обжорой и неряхой,
То милым гномиком, вымаливая милость..
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина –
Чтоб, охмелев, открыло мне причинность:
Раз виноваты мы, то в чём тогда вина?
Я, в подношения свои безумно веря, –
Не будет хуже от того, по крайней мере, –
В записки кла'ла крест, где наши имена,
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери,
То стрекотал мелодию сорочью,
То хохотал, то выл, как воют звери,
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время как мы заполночь старались
Завесить зеркала', чтоб звуки пасторали
Не проникали из волшебных зазеркалий;
Задёрнуть шторы, чтобы лунною дорожкой
С небес не вторгся бес под видом кошки.
Да, мы старались,
всё проделав как бы понарошку,
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами, –
Звучащими как гул загробной гаммы,
Когда по склепу бьют огромным камнем, –
Под чьими там литыми сапогами
Стонали тёмной лестницы ступеньки,
Как о пощаде жалостно моля.
И дикий холод шёл от каждой стенки.
Дрожал весь дом, дрожала я, судьба, земля.
И почему-то мне являлся дух Золя.
И силуэт Московского Кремля,
И петербургские застенки.
И говорил ты, странно улыбаясь:
"Кого они по лестнице несут?"
Мне чудилось: в последнем слове «Суд»,
И эхо с отголоском: «..ты раба' здесь»,
И скрежет звёзд, что мечут в нас ножи..
Теперь ты там, где знают всё, – скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?
И почему ками'нные ужи,
Став змеями, – нас отравив, мой час,
Судьбу, страну, дитя, и нашу жизнь, –
В моей душе сплетают вязью: Спас?
На лжи.
Неужто в наших венах ложь бежит?
------------------------
*в каждой строфе:
первые две строки – А.Ахматовой (см. стих снизу),
остальные, в т.ч. дополняющие до рифм, – мои, Н.С.
**«полны мы» употреблено вместо «исполнены»,
чтоб не нарушался ритм
***
Николай Сысойлов,
15.11.2017
Коллаж мой – на основе фото из интернета
(Анна Ахматова, Николай Гумилёв, их сын Лев Гумилёв.
Фрагмент потолочной росписи Сикстинской капеллы "Изгнание из рая» Микеланджело Буонарроти.
Скульптура «Лаокоон и его сыновья». Музей Пия-Климента. Ватикан)
Анна Ахматова
«Северные элегии», часть 3
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина жар патриархальный,
Ни колыбелька нашего ребенка,
Ни то, что оба молоды мы были
И замыслов исполнены . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . и удача
От нашего порога ни на шаг
За все семь лет не смела отойти,-
Не уменьшали это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время как мы заполночь старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами
Стонали темной лестницы ступеньки,
Как о пощаде жалостно моля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
"Кого они по лестнице несут?"
Теперь ты там, где знают всё, - скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?
1921
Царское Село
Коллаж мой – на основе фото из интернета
(Анна Ахматова, Николай Гумилёв, их сын Лев Гумилёв.
Фрагмент потолочной росписи Сикстинской капеллы "Изгнание из рая» Микеланджело Буонарроти.
Скульптура «Лаокоон и его сыновья». Музей Пия-Климента. Ватикан)
Свидетельство о публикации №117111509821
Николай! Здравствуйте! Это случайная встреча после конкурса. Случайно с Вас начал читать из Премьер-лиги конкурса (отдельная история). Сегодня -день случайных (неслучайных?) открытий.
Впервые прочитал Ахматову (читал её мало) в таком ракурсе от Вас, интересно, нужно еще вчитаться.
Аутентичный перевод (вы ведь переводите. )как говорят переводчики, с иностранного (с подстрочника, например) трудное и не всегда благодарное дело. А теперь я скажу, что перевод с русского языка поэта прошлого времени на русский во сто крат труднее. Поясню, заревнуют, не поймут, закритикуют или, не поняв забросают дифирамбами, скрывая, что это трудно усвоить сходу. Я не скрываю.
И еще, важно. Поэт на родном русском, у генетически русского читателя и,даже грамотея, вызывает гораздо больше образов и ассоциаций, чем от чтения и переводов иностранного поэта (проблема аутентичности). И каждый будет уверен, что прочитал Ахматовские образы (полу-мистика) точнее, чем другие. Понятно почему. А Вы рискнули "перевести" Ахматовские образы и строки для русских читателей и писателей. Теперь Вы понимаете, что слово "подвиг" уже не диферамб, а тяжелое подвижничество. так держать.
"П.С." а за Ваш мастер-класс с Ольгой Губской по поводу закрытого пространства - спасибо
С уважением
Спасибо за отклик, Игорь! и за такую глубокую рецензию! Удач и вдохновения Вам!
С улыбкой и уважением,
Элегия
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина свет патриархальный,
Ни жемчуга на шее стройной нить,
Ни прадедов ларец хрустальный,
Ни колыбелька моего ребёнка,
Ни то, что оба молоды мы были,
И от избытка чувств смеялись звонко,
И узы Гименея нам дарили
Любовь крылатого размаха,
Не уменьшало это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась:
И оставляла капельку вина,
И окорок, когда сама постилась,
Кусочек сладкого блина,
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался в двери,
Иль отбивал шифровки многоточие,
Иль хлопал крыльями, как сказочная пери,
Иль в низкое заглядывал окошко,
Или мурлыкал, словно кошка.
В то время, как мы, замолчав, старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Как духи в проделках изощрялись,
Быть может, потергейст, и домовые и так далее.
Под чьими-то тяжёлыми шагами
Стонали тёмной лестницы ступени.
Я с пересохшими губами
Пыталась различить загадочные тени…
Стонали, словно о пощаде жалостно моля,
Крысиного как будто хоронят короля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
“Кого“ “они“ по лестнице несут?“
К тебе прижавшись, и от страха маясь,
Физически я ощущала потустороннюю всю эту жуть!
Теперь ты там, где знают всё, скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?
Мы в этом мире таинства понять должны!
Ах, кто бы наши представления потряс.
Свидетельство о публикации №109120902454
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. 18+
Анна Ахматова «В том доме было очень страшно жить. »
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина свет патриархальный,
Ни колыбелька моего ребёнка,
Ни то, что оба молоды мы были
И замыслов исполнены,
Не уменьшало это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время, как мы, замолчав, старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами
Стонали тёмной лестницы ступени,
Как о пощаде жалостно моля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
«Кого они по лестнице несут?»
Теперь ты там, где знают всё, скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?
💒В том доме было очень страшно жить
Предлагаем ещё раз окунуться в мистику от Анны Ахматовой, перечитав в сотый раз её стихотворение «В том доме было очень страшно быть» из цикла "Северные элегии". В стихах к нам вернётся домовой, для которого мы оставляли капельку вина и крошку хлеба, мы снова увидим, как кто-то заглядывает к нам в окошко и скрипит по ночам ступенями в доме.
Безобидный домовой
В строках Анна Андреевна возвращается в то время, когда ещё не было разрыва с Гумилёвым, когда они жили в старом доме и каждую минуту слышали в колыбельке дыхание своего ребёнка. Они были молоды и новые идеи роились в голове – Николай мечтал о путешествиях, Анна о творчестве.
Буря революции ещё не выносила стекла и не выключала свет, ещё принято было ходить в церковь, ещё нормальным считалось строить планы.
Однако дурное предчувствие, страх, приходили уже тогда, как предвестник будущих испытаний, но молодость пока побеждала, и они научились над страхом смеяться. Ахматова трансформировала страхи в образ домового, которого можно было «умаслить»:
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери.
Смертельное настоящее
К сожалению, настоящая жизнь оказалась более суровой, чем безобидный домовой, который лишь заглядывал в низкое окошко и:
Жизнь скоро начнёт бить нещадно, ей мало пугать стонами ступеней – она стреляет наповал прямо в сердце и прерывает жизнь поэта в миг или налаживает вето на публикации, что является ещё одной смертью для творческой души.
Скорее всего, в том доме жила ещё и надежда, которая после оказалась распятой на штыках революции и умерла, оставив нам только стихи Анны и Николая.
Текст
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина свет патриархальный,
Ни колыбелька моего ребенка,
Ни то, что оба молоды мы были
И замыслов исполнены,
Не уменьшало это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время, как мы, замолчав, старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами
Стонали темной лестницы ступени,
Как о пощаде жалостно моля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
"Кого они по лестнице несут?"
Теперь ты там, где знают все, скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?
В том доме было очень страшно жить и ни камина свет патриархальный
Я теперь живу не там.
Россия Достоевского. Луна
Почти на четверть скрыта колокольней.
Торгуют кабаки, летят пролетки,
Пятиэтажные растут громады
В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
Везде танцклассы, вывески менял,
А рядом: «Henriette», «Basile», «André»
И пышные гроба: «Шумиловстарший».
Но, впрочем, город мало изменился.
Не я одна, но и другие тоже
Заметили, что он подчас умеет
Казаться литографией старинной,
«Здесь впервые во всей полноте раскрылось ее мастерство в области исторической живописи. Здесь – далекая предыстория тех громадных событий, которые произошли в первой четверти двадцатого века».
Корней Чуковский. «Анна Ахматова»
Не первоклассной, но вполне пристойной,
Семидесятых, кажется, годов.
Особенно зимой, перед рассветом,
Иль в сумерки – тогда за воротами
Темнеет жесткий и прямой Литейный,
Еще не опозоренный модерном,
И визави меня живут – Некрасов
И Салтыков. Обоим по доске
Мемориальной. О, как было б страшно
Им видеть эти доски! Прохожу.
А в Старой Руссе пышные канавы,
И в садиках подгнившие беседки,
И стекла окон так черны, как прорубь,
И мнится, там такое приключилось,
Что лучше не заглядывать, уйдем.
Не с каждым местом сговориться можно,
Чтобы оно свою открыло тайну
(А в Оптиной мне больше не бывать…).
Шуршанье юбок, клетчатые пледы,
Ореховые рамы у зеркал,
Каренинской красою изумленных,
И в коридорах узких те обои,
Которыми мы любовались в детстве
Под желтой керосиновою лампой,
И тот же плюш на креслах.
Все разночинно, наспех, как-нибудь.
Отцы и деды непонятны. Земли
Заложены. И в Бадене – рулетка.
И женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила,
Ненужный дар моей жестокой жизни.
«Я тоже вздумал родиться в то время, – или несколько позже,– и могу засвидетельствовать, что самый колорит этой эпохи, самый ее запах переданы в «Предыстории» с величайшей точностью.
Мне хорошо памятна та бутафория семидесятых годов. Плюш на креслах был малинового цвета, или – еще хуже – едко-зеленого. И каждое кресло окаймлялось густой бахромой, словно специально созданной для собирания пыли. И такая же бахрома на портьерах.
Зеркала действительно были тогда в коричневых ореховых рамах, испещренных витиеватой резьбой с изображением цветов или бабочек.
«Шуршанье юбок», которое так часто поминается в романах и повестях того времени, прекратилось лишь в двадцатом столетии, а тогда, в соответствии с модой, было устойчивым признаком всех светских и полусветских гостиных. Это шуршанье юбок не раз воспевалось поэтами:
О сладкий, нам знакомый шорох платья
Любимой женщины, о как ты мил!
Где б мог ему подобие прибрать я
Из радостей земных? Весь сердца пыл
К нему летит, раскинувши объятья,
Я в нем расцвет какой-то находил.
Но в двадцать лет – как несказанно дорог
Красноречивый, легкий этот шорох.
Чтобы нам стало окончательно ясно, какова была точная дата этих разрозненных образов, Ахматова упоминает об Анне Карениной, вся трагическая жизнь которой крепко спаяна со второй половиной семидесятых годов.
Комментариями к этим стихам можно было бы заполнить десятки страниц, указав, например, на их тесную связь с романом Достоевского «Подросток», написанном в 1875 году, с сатирами Щедрина и Некрасова, относящимися к той же эпохе. Но здесь достаточно будет сказать о знаменательном смысле эпиграфа, предпосланного этой «Предыстории». Эпиграф взят из пушкинского «Домика в Коломне» – пять простых, нарочито обыденных слов, между тем они озаряют всю написанную ею картину:
Я теперь живу не там.
В переводе на ахматовский язык это значит: “Я живу теперь не в той эпохе. Я переселилась в другую. А та для меня только прошлое, только увертюра к иным временам”».
Корней Чуковский. «Анна Ахматова»
Страну знобит, а омский каторжанин
Все понял и на всем поставил крест.
Вот он сейчас перемешает все
И сам над первозданным беспорядком,
Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.
Перо скрипит, и многие страницы
Семеновским припахивают плацем.
Так вот когда мы вздумали родиться
И, безошибочно отмерив время,
Чтоб ничего не пропустить из зрелищ
Невиданных, простились с небытьем. 3 сентября 1940. Ленинград Октябрь 1943. Ташкент
О десятых годах
Ты – победительница жизни,
И я – товарищ вольный твой.
И никакого розового детства…
Веснушечек, и мишек, и игрушек,
И добрых тёть, и страшных дядь, и даже
Приятелей средь камешков речных.
Себе самой я с самого начала
То чьим-то сном казалась или бредом,
Иль отраженьем в зеркале чужом,
Без имени, без плоти, без причины.
Уже я знала список преступлений,
Которые должна я совершить.
И вот я, лунатически ступая,
Вступила в жизнь и испугала жизнь.
Она передо мною стлалась лугом,
Где некогда гуляла Прозерпина.
Передо мной, безродной, неумелой,
Открылись неожиданные двери,
И выходили люди и кричали:
«Она пришла, она пришла сама!»
А я на них глядела с изумленьем
И думала: «Они с ума сошли!»
И чем сильней они меня хвалили,
Чем мной сильнее люди восхищались,
Тем мне страшнее было в мире жить,
И тем сильней хотелось пробудиться,
И знала я, что заплачу сторицей
В тюрьме, в могиле, в сумасшедшем доме,
Везде, где просыпаться надлежит
Таким, как я, – но длилась пытка счастьем. 4 июля 1955 Москва
В том доме было очень страшно жить,
И ни камина свет патриархальный,
Ни колыбелька моего ребенка,
Ни то, что оба молоды мы были
И замыслов исполнены. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .и удача
От нашего порога ни на шаг
За все семь лет не смела отойти, —
Не уменьшало это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время, как мы, замолчав, старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами
Стонали темной лестницы ступени,
Как о пощаде жалостно моля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
«Кого они по лестнице несут?»
Теперь ты там, где знают всё, – скажи:
Что в этом доме жило кроме нас? 1921 Царское Село
Л. К. Чуковская приводит отзыв Ахматовой (20 июля 1939 г.) о творчестве Мопассана: «Я только один рассказ люблю – тот, где человек сходит с ума». Впоследствии, комментируя эту запись, Чуковская проводит параллели между упомянутым мопассановским рассказом и «Северной элегией» 1921 г.:
«Напоминаю: человек сходит с ума в рассказе «Орля» (1886). <…> Герою представляется, будто рядом с ним, под одним с ним кровом, у него в доме, поселилось невидимое, но грозное и могущественное чудовище (которое он называет «Орля»). <…> Для проверки, существует ли Орля в самом деле,– герой проделывает многие опыты: например, оставляет с вечера на столе хлеб, графины с водой, молоком, вином, а утром обнаруживает, что вода и молоко выпиты. <…>
Я не знаю, в каком году Ахматова впервые прочитала этот рассказ. Но когда теперь я перечитываю свои ахматовские записи, я не могу не вспомнить постоянных споров Анны Андреевны с окружающими: был ли у нее в ее отсутствие обыск? Все говорили: «нет, это вам кажется». И, наконец, нельзя не принять во внимание многих и многих стихов – хотя бы «Северную элегию» 1921 года, обращенную к Гумилеву:
В том доме было очень страшно жить…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь ты там, где знают всё, скажи —
Что в этом доме жило кроме нас?
Разве это не то же ощущение, каким преисполнен герой мопассановского рассказа: кто-то невидимый вечно следит за мной, а может быть, и живет вместе со мной под одной кровлей?» (Чуковская Л. К. « Записки об Анне Ахматовой » )
Так вот он – тот осенний пейзаж,
Которого я так всю жизнь боялась:
И небо – как пылающая бездна,
И звуки города – как с того света
Услышанные, чуждые навеки.
Как будто всё, с чем я внутри себя
Всю жизнь боролась, получило жизнь
Отдельную и воплотилось в эти
Слепые стены, в этот черный сад.
А в ту минуту за плечом моим
«К Пунину обращена <…> одна из «Северных элегий» («Так вот он – тот осенний пейзаж»); если судить по строкам
Пятнадцать лет – пятнадцатью веками
Гранитными как будто притворились —
Лидия Чуковская. «Записки об Анне Ахматовой».
Мой бывший дом еще следил за мною
Прищуренным, неблагосклонным оком,
Тем навсегда мне памятным окном.
Пятнадцать лет – пятнадцатью веками
Гранитными как будто притворились,
Но и сама была я как гранит:
Теперь моли, терзайся, называй
Морской царевной. Все равно. Не надо.
Но надо было мне себя уверить,
Что это все случалось много раз,
И не со мной одной – с другими тоже, —
И даже хуже. Нет, не хуже – лучше.
И голос мой – и это, верно, было
Всего страшней – сказал из темноты:
«Пятнадцать лет назад какой ты песней
Встречала этот день, ты небеса,
И хоры звезд, и хоры вод молила
Приветствовать торжественную встречу
С тем, от кого сегодня ты ушла.
Так вот твоя серебряная свадьба:
Зови ж гостей, красуйся, торжествуй!» Март 1942 Ташкент
Лидия Чуковская воспроизводит рассказ Ахматовой (19 августа 1940 г.) об уходе от Пунина:
«– Странно, что я так долго прожила с Николаем Николаевичем уже после конца, не правда ли? Но я была так подавлена, что сил не хватало уйти. Мне было очень плохо, ведь я тринадцать лет не писала стихов, вы подумайте: тринадцать лет! <…> И знаете, как это все было, как я ушла? Я сказала Анне Евгеньевне при нем: «давайте обменяемся комнатами». Ее это очень устраивало, и мы сейчас же начали перетаскивать вещички. Николай Николаевич молчал, потом, когда мы с ним оказались на минуту одни, произнес: «Вы бы еще хоть годик со мной побыли». <…>
– Потом произнес: «Будет он помнить про царскую дочь» – и вышел из комнаты. И это было все. Согласитесь, что и на этом ничего не построишь. С тех пор я о нем ни разу не вспомнила. Мы, встречаясь, разговариваем о газете, о погоде, о спичках, но его, его самого я ни разу не вспомнила» ( Чуковская Л. К. «Записки об Анне Ахматовой» ).
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
О, как я много зрелищ пропустила,
И занавес вздымался без меня
И так же падал. Сколько я друзей
Своих ни разу в жизни не встречала,
И сколько очертаний городов
Из глаз моих могли бы вызвать слезы,
А я один на свете город знаю
И ощупью его во сне найду.
О сколько я стихов не написала,
И тайный хор их бродит вкруг меня
И, может быть, еще когда-нибудь
Меня задушит.
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чем теперь не надо вспоминать.
И женщина какая-то мое
Единственное место заняла,
Мое законнейшее имя носит,
Оставивши мне кличку, из которой
Я сделала, что можно.
Я не в свою, увы, могилу лягу. 2 сентября 1945 Фонтанный Дом (задумано еще в Ташкенте)
Последний ключ – холодный ключ забвенья.
Он слаще всех жар сердца утолит.
Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая – как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
Еще не замер смех, струятся слезы,
Пятно чернил не стерто со стола —
И, как печать на сердце, поцелуй,
Единственный, прощальный, незабвенный…
Но это продолжается недолго.
Уже не свод над головой, а где-то
В глухом предместье дом уединенный,
Где холодно зимой, а летом жарко,
Где есть паук и пыль на всем лежит,
Где истлевают пламенные письма,
Исподтишка меняются портреты,
Куда как на могилу ходят люди,
А возвратившись, моют руки мылом
И стряхивают беглую слезинку
С усталых век – и тяжело вздыхают.
Но тикают часы, весна сменяет
Одна другую, розовеет небо,
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени,
Которых мы уже не призываем,
Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И, задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда, но (как во сне бывает)
Там все другое: люди, вещи, стены,
И нас никто не знает – мы чужие!
«Как всякий историк, поднявшийся над тесными рамками своей эпохи, своей биографии, Ахматова с необычайной остротой ощущает непрерывное движение мельчайших молекул – минут и часов, осуществляющих смену эпох:
Читайте также: