В таких вовсе нередких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым
Плотницкие рассказы — Белов В.И.
Дом стоит на земле больше ста лет, и время совсем его скособочило. Ночью, смакуя отрадное одиночество, я слушаю, как по древним бокам сосновой хоромины бьют полотнища влажного мартовского ветра. Соседний кот-полуночник таинственно ходит в темноте чердака, и я не знаю, чего ему там надо.
Дом будто тихо сопит от тяжелых котовых шагов. Изредка, вдоль по слоям, лопаются кремневые пересохшие матицы, скрипят усталые связи. Тяжко бухают сползающие с крыши снежные глыбы. И с каждой глыбой в напряженных от многотонной тяжести стропилах рождается облегчение от снежного бремени.
Я почти физически ощущаю это облегчение. Здесь, так же как снежные глыбы с ветхой кровли, сползают с души многослойные глыбы прошлого… Ходит и ходит по чердаку бессонный кот, по-сверчиному тикают ходики. Память тасует мою биографию, словно партнер по преферансу карточную колоду. Какая-то длинная получилась пулька… Длинная и путаная. Совсем не то что на листке по учету кадров. Там-то все намного проще…
За тридцать четыре прожитых года я писал свою биографию раз тридцать и оттого знаю ее назубок. Помню, как нравилось ее писать первое время. Было приятно думать, что бумага, где описаны все твои жизненные этапы, кому-то просто необходима и будет вечно храниться в несгораемом сейфе.
Мне было четырнадцать лет, когда я написал автобиографию впервые. Для поступления в техникум требовалось свидетельство о рождении. И вот я двинулся выправлять метрики. Дело было сразу после войны. Есть хотелось беспрерывно, даже во время сна, но все равно жизнь казалась хорошей и радостной. Еще более удивительной и радостной представлялась она в будущем.
С таким настроением я и топал семьдесят километров по майскому, начинающему просыхать проселку. На мне были почти новые, обсоюженные сапоги, брезентовые штаны, пиджачок и простреленная дробью кепка. В котомку мать положила три соломенных колоба и луковицу, а в кармане имелось десять рублей деньгами.
Я был счастлив и шел до райцентра весь день и всю ночь, мечтая о своем радостном будущем. Эту радость, как перец хорошую уху, приправляло ощущение воинственности: я мужественно сжимал в кармане складничок. В ту пору то и дело ходили слухи о лагерных беженцах. Опасность мерещилась за каждым поворотом проселка, и я сравнивал себя с Павликом Морозовым. Разложенный складничок был мокрым от пота ладони.
Однако за всю дорогу ни один беженец не вышел из леса, ни один не покусился на мои колоба. Я пришел в поселок часа в четыре утра, нашел милицию с загсом и уснул на крылечке.
В девять часов явилась непроницаемая заведующая с бородавкой на жирной щеке. Набравшись мужества, я обратился к ней со своей просьбой. Было странно, что на мои слова она не обратила ни малейшего внимания. Даже не взглянула. Я стоял у барьера, замерев от почтения, тревоги и страха, считал черные волосинки на теткиной бородавке. Сердце как бы ушло в пятку…
Теперь, спустя много лет, я краснею от унижения, осознанного задним числом, вспоминаю, как тетка, опять же не глядя на меня, с презрением буркнула:
Бумаги она дала. И вот я впервые в жизни написал автобиографию:
«Я, Зорин Константин Платонович, родился в деревне Н…ха С…го района А…ской области в 1932 году. Отец — Зорин Платон Михайлович, 1905 года рождения, мать — Зорина Анна Ивановна с 1907 года рождения. До революции родители мои были крестьяне-середняки, занимались сельским хозяйством. После революции вступили в колхоз. Отец погиб на войне, мать колхозница. Окончив четыре класса, я поступил в Н‑скую семилетнюю школу. Окончил ее в 1946 году».
Дальше я не знал, что писать, тогда все мои жизненные события на этом исчерпывались. С жуткой тревогой подал бумаги за барьер. Заведующая долго не глядела на автобиографию. Потом как бы случайно взглянула и подала обратно: —
Ты что, не знаешь, как автобиографию пишут?…Я переписывал автобиографию трижды, а она, почесав бородавку, ушла куда-то. Начался обед. После обеда она все же прочитала документы и строго спросила:
— А выписка из похозяйственной книги у тебя есть?
Сердце снова опустилось в пятку: выписки у меня не было…
И вот я иду обратно, иду семьдесят километров, чтобы взять в сельсовете эту выписку. Я одолел дорогу за сутки с небольшим и уже не боясь беженцев. Дорогой ел пестики и нежный зеленый щавель. Не дойдя до дому километров семь, я потерял ощущение реальности, лег на большой придорожный камень и не помнил, сколько лежал на нем, набираясь новых сил, преодолевая какие-то нелепые видения.
Дома я с неделю возил навоз, потом опять отпросился у бригадира в райцентр.
Теперь заведующая взглянула на меня даже со злобой. Я стоял у барьера часа полтора, пока она не взяла бумаги. Потом долго и не спеша рылась в них и вдруг сказала, что надо запросить областной архив, так как записи о рождении в районных гражданских актах нет.
Я вновь напрасно огрел почти сто пятьдесят километров…
В третий раз, уже осенью, после сенокоса, я пришел в райцентр за один день: ноги окрепли, да и еда была получше — поспела первая картошка.
Заведующая, казалось, уже просто меня ненавидела.
— Я тебе выдать свидетельство не могу! — закричала она, словно глухому. — Никаких записей на тебя нет! Нет! Ясно тебе?
Я вышел в коридор, сел в углу у печки и… разревелся. Сидел на грязном полу у печки и плакал, — плакал от своего бессилия, от обиды, от голода, от усталости, от одиночества и еще от чего-то.
Теперь, вспоминая тот год, я стыжусь тех полудетских слез, но они до сих пор кипят в горле. Обиды отрочества — словно зарубки на березах: заплывают от времени, но никогда не зарастают совсем.
Я слушаю ход часов и медленно успокаиваюсь. Все-таки хорошо, что поехал домой. Завтра буду ремонтировать баню… Насажу на топорище топор, и наплевать, что мне дали зимний отпуск.
Утром я хожу по дому и слушаю, как шумит ветер в громадных стропилах. Родной дом словно жалуется на старость и просит ремонта. Но я знаю, что ремонт был бы гибелью для дома: нельзя тормошить старые, задубелые кости. Все здесь срослось и скипелось в одно целое, лучше не трогать этих сроднившихся бревен, не испытывать их испытанную временем верность друг другу.
В таких вовсе не редких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым, что и делали мои предки испокон веку. И никому не приходила в голову нелепая мысль до основания разломать старый дом, прежде чем начать рубить новый.
Василий Белов. Проявление слов
4 декабря умер Василий Белов. Екатерина Соловьева, руководитель ЖЖ-сообщества "Русский север", делится любимыми цитатами из произведений писателя, который открыл ей мир северной русской деревни, и сопровождает цитаты фотографиями, сделанными во время многочисленных поездок в этот мир.
Фото: Петербургский Дневник
Утром я хожу по дому и слушаю, как шумит ветер в громадных стропилах. Родной дом словно жалуется на
старость и просит ремонта. Но я знаю, что ремонт был бы гибелью для дома: нельзя тормошить
старые, задубелые кости. Все здесь срослось и скипелось в одно целое, лучше не трогать этих сроднившихся бревен, не испытывать их испытанную временем верность друг другу.
В таких вовсе не редких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым, что и делали мои предки испокон веку. И никому не приходила в голову нелепая мысль до основания разломать старый дом, прежде чем начать рубить новый.
Первым появился на пути колоритный субъект, получившийся от смешения легавой и какой-то декоративной собачки, имеющей чисто прикладное значение породы. Это был Олешин Сутрапьян, он взлаял разок и тут же притих. Сутрапьян убежал, но явилась маленькая, тонконогая, принадлежавшая Евдокии Минутка. Я не был знаком с нею накоротке, и она так смело приступилась ко мне, что я поневоле попятился задом, а она, видя мою слабость, быстро наглела и вскоре цапнула за валенок. Агрессивность ее никак не соответствовала размерам тщедушного туловища.
Мне вспомнилось, как в раннем детстве я любовался работой ласточек под карнизом. Они так весело, так ловко строили свои домики над окнами, гнезда лепились одно к другому, как соты. Я много дней подряд недоумевал, из чего сделаны гнезда. Я хотел потрогать домик руками, узнать, как он сделан: уж очень загадочным, интересным казалось все снизу. Я спросил у бабки, из чего сделаны гнезда. "Из грязи", — сказала бабка. Это было до того грубо и непоэтично, что я был обижен, не поверил и до вечера ходил за бабкой следом, чтобы она помогла достать гнездо. И вот мы взяли из хмельника тонкий длинный шест. Бабка, ругаясь, достала шестом крайнее пустое гнездо и отколупнула его. Я бросился глядеть, схватил ласточкино строение и. чуть не запустил им в бабку. Гнездо действительно было слеплено из комочков грязи, скрепленных соломинками и птичьим пометом. И мне казалось тогда, что во всем виновата бабка.
Помню, великим постом привели меня первый раз к попу. На исповедь. Я о ту пору уже в портчонках бегал. Ох, Платонович, эта религия! Она, друг мой, еще с того разу нервы мне начала портить. А сколько было других разов.
Правда, поп у нас в приходе был хороший, красивый. Матка мне до этого объяснение сделала: "Ты, — говорит, — Олешка, слушай, что тебя будут спрашивать, слушай и говори: "Грешен, батюшка!" Я, значит, и предстал в своем детском виде перед попом. Он меня спрашивает: "А что, отрок, как зовут-то тебя?" — "Олешка", — говорю. "Раб, — говорит, — Божий, кто тебя так непристойно глаголеть выучил? Не Олешка, бесовского звука слово, а говори: наречен Алексеем". — "Наречен Алексеем". — "Теперь скажи, отрок Алексей, какие ты молитвы знаешь?" Я и ляпнул: "Сину да небесину!" — "Вижу, — поп говорит, — глуп ты, сын мой, яко лесной пень. Хорошо, коли по младости возраста". Я, конечно, молчу, только носом швыркаю. А он мне: "Скажи, чадо, грешил ты перед Богом? Морковку в чужом огороде не дергал ли? Горошку не воровывал ли?" — "Нет, батюшка, не дергал". — "И каменьями в птичек небесных не палил?" — "Не палил, батюшка".
Лодка плывет по бесшумному зеленому лесу. Весло хлебает густую, пронизанную солнышком воду, и Зорин видит, как по затопленным тропам гуляют горбатые окуни. Свет, много света, такого искристого, мерцающего. Непонятно, откуда его столько? Или от солнца, которое горит где-то внизу, под лодкой, или от слоистой воды. Зорин вплывает прямо в желтое облако цветущего ивового куста, оно расступается перед лодочным носом, и вдали, на холме, вырастает веселая большая деревня. Дома, огороды, белые от снега полосы пашни, разделенные черными прошлогодними бороздами, — все это плавится и мерцает. Босая девчоночка в летнем платье стоит на громадном речном камне. Она зовет Зорина к себе, и у него сжимается сердце от всесветной тревожной любви. Он торопится, но лодка словно примерзла. Его тревога нарастает, мускулы почему-то немеют и не подчиняются. "Иди сюда! — слышит он голос Тони. — Иди скорее, будем ставить скворечник!" Он не может больше, он должен ставить скворечник. Сейчас он пойдет прямо к ней по солнечной широкой воде, надо поставить скворечник, скорей, сейчас же, потому что скворцы уже прилетели и в небе поет жаворонок. Он поет высоко-высоко, невидимый, настойчивый. (“Воспитание по доктору Споку”)
Ему было хорошо, этому шестинедельному человеку. Да, он жил на свете всего еще только шесть недель. Конечно, если не считать те девять месяцев. Ему не было дела ни до чего. Девять месяцев и шесть недель тому назад его не существовало.
Шесть недель прошло с той минуты, как оборвалась пуповина и материнская кровь перестала питать его маленькое тельце. А теперь у него было свое сердечко, все свое. При рождении он криком провозгласил сам себя. Уже тогда он ощущал твердое и мягкое, потом теплое и холодное, светлое и темное. Вскоре он стал различать цвета. Звуки понемногу тоже приобретали для него свои различия. Но самое сильное ощущение было ощущение голода. Оно не прекращалось даже тогда, когда он, насытившись материнским молоком, улыбался белому снегу. Даже во сне потребность в насыщении не исчезала.
И вот он лежал в люльке, и ему было хорошо, хотя он сознавал это только одним телом. Не было и тени отвлеченного, нефизического сознания этого «хорошо». Ноги почему-то сами двигались, туда-сюда, пальчики на руках, тоже сами, то сжимались в кулачок, то растопыривались. У него еще не было разницы между сном и несном. Во сне он жил так же, как и до этого. И переход от сна к несну для него не существовал.
Ребятишки спали на полу, кто как, под лоскутным одеялом да под шубным. Все по-разному спят. Вон Гришку возьми, этот все время во сне встанет на коленки да так на карачках и спит. А вот Васька рядком с Гришкой, этот посапывает сладко, и слюнка вытекла изо рта; с другой стороны беленькой мышкой приткнулась Катюшка. Мишка, совсем еще воробышек, перевернулся во сне ногами в изголовье; вон Маруся, Володя, а в люльке самый меньшой, Ванюшка, спит. Нет, не спит. Всех раньше пробудился, уже сучит ножонками, и глазенки блестят от зажженной матерью лучины. Не ревун, спокойный.
ГДЗ, русский язык, 8 класс, Ладыженская, упр. 34. Спишите, разделяя запятыми части сложного предложения, однородные члены и раскрывая скобки.
Спишите, разделяя запятыми части сложного предложения, однородные члены и раскрывая скобки. Составьте схему второго предложения. ○ Устно объясните значение фразеологизма испокон веку.
Родной дом словно жалует(?)ся на старость и просит ремонта. Но я знаю что ремонт был(бы) гиб..лью для дома. Нельзя тормошить старые, задублё(н, нн)ые кости. Всё здесь ср..слось и скипелось в одно целое лучше (не)трогать сроднившихся брёвен (не)испытывать их испыта(н, нн)ую временем верность друг другу.
В таких вовсе (не)редких случ..ях лучше строить
новый дом бок о бок со старым что и делали мои
предки испокон веку. И (не, ни)кому (не)приходила в голову (не)лепая мысль до осн..вания разломать старый дом преж-
де чем начать рубить новый.
(По В. Белову)
ГДЗ Русский язык 11 класс Греков В. Ф. §56 Вопрос 342 Спишите, раскрывая скобки.
Привет, как отвечать?
Спишите, раскрывая скобки.
I. 1) Потёмкин сложил бумагу в(двое), в(четверо), в(вось-
меро), стремясь к какой-то последней, уже неделимой дро-
би. (Леон.) 2) Одна из девушек бежала в(припрыжку) по
шоссе, спускаясь к морю. (Пауст.) 3) И вот я думал, она
ударится с(размаху) о берег и разлетится в(дребезги). (Л.)
4) Обойма уже кончилась, и затвор щёлкал в(пустую). (Ф.)
5) Вслед за машинами на гору в(рассыпную) взбиралась
пехота. (К.С.) 6) Мы сели в кибитку в(троём): Марья Ивановна с Палашкой и я. (П.) 7) Иногда и сам в(просак) он
попадался, как простак. (П.)
II. 1) (С)начала подумай, потом отвечай. 2) Дожди шли
беспрерывно (с)начала весны. 3) Как хорош лес (в)начале
осени! 4) (В)начале я не почувствовал своеобразной красо-
ты горного пейзажа. 5) Все собрались (во)время, никто не
опоздал. 6) Кругом было (на)столько красиво, что все за-
молкли и с восторгом глядели (в)перёд и (в)верх.
4) (На)сколько километров (в)верх поднялись (без)отдыха
альпинисты? 8) Берёзка склонилась (на)бок. 9) (В)ширь и
(в)даль раскинулись беспредельные кубанские поля.
10) (В)даль туманную двигались обозы. 11) Несмотря
(на)конец сентября, под Москвой было (по)летнему тепло.
12) Путники (на)конец добрались до реки. 13) Мальчик
(в)упор смотрел на меня.
Настя Орлова
Пожаловаться
Привет, ответ будет точно вот таким:
I. 1) Потемкин сложил бумагу вдвое, вчетверо, ввосьмеро, стремясь к какой-то последней, уже неделимой дроби. 2) Одна из девушек бежала вприпрыжку по шоссе, спускаясь к морю. 3) И вот я думал, она ударится с размаху о берег и разобьется вдребезги. 4) Обойма уже кончилась, и затвор щелкал впустую. 5) Вслед за машинами на гору врассыпную взбиралась пехота.'б) Мы сели в кибитку втроем: Марья Ивановна с Палашкой и я. Иногда и сам впросак он попадался, как простак.
II. 1) Сначала подумай, потом отвечай. 2) Дожди шли непрерывно с начала весны. 3) Как хорош лес в начале осени! 4) Вначале я не почувствовал своеобразной красоты горного пейзажа. 5) Во время поездки к Эльбрусу экскурсанты любовались бурным Бакса- ном и чудесными горами. 6) Все собрались вовремя, никто не опоздал. 7) Кругом было настолько красиво, что все замолкли и с восторгом глядели вперед и вверх. 8) На сколько километров вверх поднялись без отдыха альпинисты? 9) Березка склонилась набок. 10) Вширь и вдаль раскинулись беспредельные кубанские поля. 11) В даль туманную двигались обозы. 12) Несмотря на конец сентября, под Москвой было по-летнему тепло. 13) Путники наконец добрались до реки. 14) Мальчик в упор смотрел на меня.
ГДЗ Русский язык 11 класс Греков В. Ф. §56 Вопрос 343 Спишите, раскрывая скобки.
Привет, есть варианты, как ответить на вопрос.
Спишите, раскрывая скобки. Объясните (устно) написание
наречий.
1) Маленькие домики спят (бе..)пробудно. (Вер.) 2) От-
рядом книг уставил полку, читал, читал, а всё (б..)толку.
(П.) 3) Мы доехали до дому не более как в полчаса, но
(всё)время толкуя о пережитых нами страхах. (Леск.)
4) (Без)умолку шумит вода. (Жук.) 5) Третий день уже се-
ет ветер осиной, а земля (без)устали требует всё больше и
больше семян. (Пришв.) 6) Ромашов угрюмо смотрел
(в)бок, и ему казалось, что никакая сила в мире не заставит
его перевести глаза. (Купр.) 7) Следующую речку Павел
решился переехать (в)брод. (Писем.) 8) Онегин (ни)когда
со мною не хвастал дружбой почтовою, а я, счастливый че-
ловек, не переписывался (в)век ни (с)кем. (П.) 9) Жёлтые,
(на)половину завядшие ивы, наклонённые ровно (на)право
и (на)лево с обеих сторон дороги, уходили (в)даль, пересе-
кали холмы. (А. Н. Т.) 10) Быть сильным хорошо, быть
умным лучше (в)двое. (Кр.)
Упражнение 34 - Русский язык 8 класс. Тростенцова, Ладыженская. Учебник
Спишите, разделяя запятыми части сложного предложения, однородные члены и раскрывая скобки. Составьте схему второго предложения. • Устно объясните значение фразеологизма испокон веку.
Родной дом словно жалует(?)ся на старость и просит ремонта. Но я знаю что ремонт был(бы) гиб..лью для дома. Нельзя тормошить старые, задублё(н, нн)ые кости. Всё здесь ср..слось и скипелось в одно целое лучше (не)трогать сроднившихся брёвен (не)испытывать их испыта(н, нн)ую временем верность друг другу.
В таких вовсе (не)редких случаях лучше строить бок_о_бок новый дом бок о бок со старым что и делали мои предки испокон веку. И (не, ни)кому (не)приходила в голову (не)лепая мысль до основания разломать старый дом прежде чем начать рубить новый.
В таких вовсе нередких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 276 683
- КНИГИ 652 105
- СЕРИИ 24 904
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 610 012
Дом стоит на земле больше ста лет, и время совсем его скособочило. Ночью, смакуя отрадное одиночество, я слушаю, как по древним бокам сосновой хоромины бьют полотнища влажного мартовского ветра. Соседний кот-полуночник таинственно ходит в темноте чердака, и я не знаю, чего ему там надо.
Дом будто тихо сопит от тяжелых котовых шагов. Изредка, вдоль по слоям, лопаются кремневые пересохшие матицы, скрипят усталые связи. Тяжко бухают сползающие с крыши снежные глыбы. И с каждой глыбой в напряженных от многотонной тяжести стропилах рождается облегчение от снежного бремени.
Я почти физически ощущаю это облегчение. Здесь, так же как снежные глыбы с ветхой кровли, сползают с души многослойные глыбы прошлого… Ходит и ходит по чердаку бессонный кот, по-сверчиному тикают ходики. Память тасует мою биографию, словно партнер по преферансу карточную колоду. Какая-то длинная получилась пулька… Длинная и путаная. Совсем не то что на листке по учету кадров. Там-то все намного проще…
За тридцать четыре прожитых года я писал свою биографию раз тридцать и оттого знаю ее назубок. Помню, как нравилось ее писать первое время. Было приятно думать, что бумага, где описаны все твои жизненные этапы, кому-то просто необходима и будет вечно храниться в несгораемом сейфе.
Мне было четырнадцать лет, когда я написал автобиографию впервые. Для поступления в техникум требовалось свидетельство о рождении. И вот я двинулся выправлять метрики. Дело было сразу после войны. Есть хотелось беспрерывно, даже во время сна, но все равно жизнь казалась хорошей и радостной. Еще более удивительной и радостной представлялась она в будущем.
С таким настроением я и топал семьдесят километров по майскому, начинающему просыхать проселку. На мне были почти новые, обсоюженные сапоги, брезентовые штаны, пиджачок и простреленная дробью кепка. В котомку мать положила три соломенных колоба и луковицу, а в кармане имелось десять рублей деньгами.
Я был счастлив и шел до райцентра весь день и всю ночь, мечтая о своем радостном будущем. Эту радость, как перец хорошую уху, приправляло ощущение воинственности: я мужественно сжимал в кармане складничок. В ту пору то и дело ходили слухи о лагерных беженцах. Опасность мерещилась за каждым поворотом проселка, и я сравнивал себя с Павликом Морозовым. Разложенный складничок был мокрым от пота ладони.
Однако за всю дорогу ни один беженец не вышел из леса, ни один не покусился на мои колоба. Я пришел в поселок часа в четыре утра, нашел милицию с загсом и уснул на крылечке.
В девять часов явилась непроницаемая заведующая с бородавкой на жирной щеке. Набравшись мужества, я обратился к ней со своей просьбой. Было странно, что на мои слова она не обратила ни малейшего внимания. Даже не взглянула. Я стоял у барьера, замерев от почтения, тревоги и страха, считал черные волосинки на теткиной бородавке. Сердце как бы ушло в пятку…
Теперь, спустя много лет, я краснею от унижения, осознанного задним числом, вспоминаю, как тетка, опять же не глядя на меня, с презрением буркнула:
Бумаги она дала. И вот я впервые в жизни написал автобиографию:
«Я, Зорин Константин Платонович, родился в деревне Н…ха С…го района А…ской области в 1932 году. Отец — Зорин Платон Михайлович, 1905 года рождения, мать — Зорина Анна Ивановна с 1907 года рождения. До революции родители мои были крестьяне-середняки, занимались сельским хозяйством. После революции вступили в колхоз. Отец погиб на войне, мать колхозница. Окончив четыре класса, я поступил в Н-скую семилетнюю школу. Окончил ее в 1946 году».
Дальше я не знал, что писать, тогда все мои жизненные события на этом исчерпывались. С жуткой тревогой подал бумаги за барьер. Заведующая долго не глядела на автобиографию. Потом как бы случайно взглянула и подала обратно: —
Ты что, не знаешь, как автобиографию пишут?…Я переписывал автобиографию трижды, а она, почесав бородавку, ушла куда-то. Начался обед. После обеда она все же прочитала документы и строго спросила:
— А выписка из похозяйственной книги у тебя есть?
Сердце снова опустилось в пятку: выписки у меня не было…
И вот я иду обратно, иду семьдесят километров, чтобы взять в сельсовете эту выписку. Я одолел дорогу за сутки с небольшим и уже не боясь беженцев. Дорогой ел пестики и нежный зеленый щавель. Не дойдя до дому километров семь, я потерял ощущение реальности, лег на большой придорожный камень и не помнил, сколько лежал на нем, набираясь новых сил, преодолевая какие-то нелепые видения.
Дома я с неделю возил навоз, потом опять отпросился у бригадира в райцентр.
Теперь заведующая взглянула на меня даже со злобой. Я стоял у барьера часа полтора, пока она не взяла бумаги. Потом долго и не спеша рылась в них и вдруг сказала, что надо запросить областной архив, так как записи о рождении в районных гражданских актах нет.
Я вновь напрасно огрел почти сто пятьдесят километров…
В третий раз, уже осенью, после сенокоса, я пришел в райцентр за один день: ноги окрепли, да и еда была получше — поспела первая картошка.
Заведующая, казалось, уже просто меня ненавидела.
— Я тебе выдать свидетельство не могу! — закричала она, словно глухому. — Никаких записей на тебя нет! Нет! Ясно тебе?
Я вышел в коридор, сел в углу у печки и… разревелся. Сидел на грязном полу у печки и плакал, — плакал от своего бессилия, от обиды, от голода, от усталости, от одиночества и еще от чего-то.
Теперь, вспоминая тот год, я стыжусь тех полудетских слез, но они до сих пор кипят в горле. Обиды отрочества — словно зарубки на березах: заплывают от времени, но никогда не зарастают совсем.
Я слушаю ход часов и медленно успокаиваюсь. Все-таки хорошо, что поехал домой. Завтра буду ремонтировать баню… Насажу на топорище топор, и наплевать, что мне дали зимний отпуск.
Утром я хожу по дому и слушаю, как шумит ветер в громадных стропилах. Родной дом словно жалуется на старость и просит ремонта. Но я знаю, что ремонт был бы гибелью для дома: нельзя тормошить старые, задубелые кости. Все здесь срослось и скипелось в одно целое, лучше не трогать этих сроднившихся бревен, не испытывать их испытанную временем верность друг другу.
В таких вовсе не редких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым, что и делали мои предки испокон веку. И никому не приходила в голову нелепая мысль до основания разломать старый дом, прежде чем начать рубить новый.
Когда-то дом был главой целого семейства построек. Стояло поблизости большое с овином гумно, ядреный амбар, два односкатных сеновала, картофельный погреб, рассадник, баня и рубленный на студеном ключе колодец. Тот колодец давно зарыт, и вся остальная постройка давно уничтожена. У дома осталась одна-разъединственная родственница полувековая, насквозь прокопченная баня.
Я готов топить эту баню чуть ли не через день. Я дома, у себя на родине, и теперь мне кажется, что только здесь такие светлые речки, такие прозрачные бывают озера. Такие ясные и всегда разные зори. Так спокойны и умиротворенно-задумчивы леса зимою и летом. И сейчас так странно, радостно быть обладателем старой бани и молодой проруби на такой чистой, занесенной снегами речке…
А когда-то я всей душой возненавидел все это. Поклялся не возвращаться сюда.
Второй раз я писал автобиографию, поступая в школу ФЗО учиться на плотника. Жизнь и толстая тетка из районного загса внесли свои коррективы в планы насчет техникума. Та же самая заведующая хоть и со злостью, но направила-таки меня на медицинскую комиссию, чтобы установить сомнительный факт и время моего рождения.
В районной поликлинике добродушный с красным носом доктор лишь спросил, в каком году я имел честь родиться. И выписал бумажку. Свидетельство о рождении я даже не видел: его забрали представители трудрезервов.
В таких вовсе нередких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым
Чужой компьютер
Дмитрий Ермаков
перейти к странице
Дмитрий Ермаков запись закреплена
Центр писателя В.И. Белова
"Утром я хожу по дому и слушаю, как шумит ветер в громадных стропилах. Родной дом словно жалуется на старость и просит ремонта. Но я знаю, что ремонт был бы гибелью для дома: нельзя тормошить старые, задубелые кости. Всё здесь срослось и скипелось в одно целое, лучше не трогать этих сроднившихся бревен, не испытывать их испытанную временем верность друг другу. В таких вовсе не редких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым, что и делали мои предки испокон веку. И никому не приходила в голову нелепая мысль до основания разломать старый дом, прежде чем начать рубить новый."
Василий Белов
(Цитата из повести "Плотницкие рассказы", 1968)
В таких вовсе нередких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым
Самая искусная рука - всего лишь служанка мысли
вернуться к странице
Самая искусная рука - всего лишь служанка мысли запись закреплена
Утром я хожу по дому и слушаю, как шумит ветер в громадных стропилах. Родной дом словно жалуется на старость и просит ремонта. Но я знаю, что ремонт был бы гибелью для дома: нельзя тормошить старые, задубелые кости. Все здесь срослось и скипелось в одно целое, лучше не трогать этих сроднившихся бревен, не испытывать их испытанную временем верность друг другу.
В таких вовсе не редких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым, что и делали мои предки испокон веку. И никому не приходила в голову нелепая мысль до основания разломать старый дом, прежде чем начать рубить новый.
Когда-то дом был главой целого семейства построек. Стояло поблизости большое с овином гумно, ядреный амбар, два односкатных сеновала, картофельный погреб, рассадник, баня и рубленный на студеном ключе колодец. Тот колодец давно зарыт, и вся остальная постройка давно уничтожена. У дома осталась одна-разъединственная родственница полувековая, насквозь прокопченная баня.
Я готов топить эту баню чуть ли не через день. Я дома, у себя на родине, и теперь мне кажется, что только здесь такие светлые речки, такие прозрачные бывают озера. Такие ясные и всегда разные зори. Так спокойны и умиротворенно-задумчивы леса зимою и летом. И сейчас так странно, радостно быть обладателем старой бани и молодой проруби на такой чистой, занесенной снегами речке…
Василий Белов.
Нравится Показать список оценивших
Во всех этнографических музеях русской архитектуры (Старые Корелы, г. Архангельск, Великий Новгород, д. Семёнково Вологодский район) можно видеть, к великому сожалению, «кастрированную» жизнь крестьянского дома: нет рядом построек, перечисленных Василием Ивановичем Беловым.
Показать полностью.
К его перечню можно добавить такие постройки, нередко состоявшие при крестьянском доме, как: кузница, каретник (хранились дровни, сани, розвальни, телеги и другие необходимые средства перевозки, переезда), мангазея (общего пользования склад для хранения стратегического запаса семенного зерна). Да и сам дом был большой и длинный, как хороший поезд. Ведь в нём, кроме передней холодной избы, за мостом (коридором) была ещё тёплая зимняя, а дальше на первом этаже находились стайки и стойла для коней, коров и телят, для овец, для домашней птицы. А на «втором» этаже находился двор для работ в ненастье, где можно было изготовить прямо дома: дуги и оглобли, сыромятные вожжи и детали упряжи, детали ткацких станков и принадлежности для битья валенок, плетения из прутьев ивняка корзин и вершей (морды). Кроме того, здесь хранились ближние запасы муки, круп и некоторых продуктов. А в заднем (отдалённом участке хранились запасы сена, которое завозилось наверх на конной повозке с помощью специального бревенчатого настила). Под холодной избой нередко был подпол с отсеками для зимнего хранения едовых запасов солений и квашений, некоторых овощей (картофельные ямы были отдельно), солёной рыбы, сала и мяса солонины). Вот таким был дом у русского крестьянина, имевшего 4-5 детей, и регулярно отпускавшего отделившихся женатых старших сыновей на «починок», то есть на вновь построенное для него жильё со всеми полагающимися постройками. Вот так шла жизнь.
Читайте также: