Какая компьютерная метафора наиболее близка для понимания термина сознания

Обновлено: 10.01.2025

Hи одна из существующих теорий мозга не объясняет широкого спектра общепризнанных и экспериментально фиксируемых явлений на стыке мозга и разума. Например, феноменальные свойства нашей памяти.

Будущий пианист-виртуоз и дирижер Даниэль Баренбойм к 17 годам выучил наизусть все 32 фортепианные сонаты Бетховена. Это более 300 тыс. нот (без учета повторений) плюс более 100 тыс. символов управления руками и ногами пианиста, а также знаков динамики, темпа, артикуляции, украшения, тактовых черт, обозначения педалей, упоров, щелчков, и т.д. С тех пор Баренбойм выучил наизусть сотни других фортепианных произведений, а также десятки партитур симфоний. Это десятки миллионов нот и спецсимволов. И ни одна из существующих мейнстримных теорий не позволяет хотя бы в общих чертах понять, где в мозге хранится вся эта информация, как она там записана и каким образом она управляет движениями рук и ног пианиста. И ведь как управляет! Послушайте и посмотрите хотя бы полминуты на руки Баренбойма, исполняющего «Лунную сонату» Бетховена.

Подобные феноменальные свойства памяти необъяснимы с позиций даже самой прогрессивной и многообещающей из современных теорий мозга и разума — активный (байесовский) вывод , который, являясь следствием принципа свободной энергии , объясняет действия и восприятие с точки зрения минимизации вариационной свободной энергии. Дело в том, что активный вывод, как и другие современные теории мозга и разума, основан на метафоре «мозг — это устройство переработки информации, типа компьютера» . Данная метафора составляет суть современной мейнстримной парадигмы на стыке нейробиологии и искусственного интеллекта.

Мозг — это биологический механизм, обладающий специфическими способностями разума и сознания.
На основе машинного обучения можно построить искусственный механизм с аналогичными способностями.
Как он будет устроен (конкретная архитектура и алгоритмы), и каким образом он будет обеспечивать аналогичные способности (подобно людям или иначе) — неважно (типа, самолет не машет крыльями, но летает).

Спектр необъяснимых в рамках «компьютерной метафоры» экспериментально фиксируемых явлений включает: сложные сны, не уступающие голливудским блокбастерам, гипнагогические состояния в зазоре между сном и бодрствованием, галлюцинации, опыт дежавю, эффекты слепого зрения, терминальной ясности, синдромом иностранного акцента и т.д. (всего зафиксировано примерно 60 таких феноменов).

Но оказывается, можно найти объяснение всем этим явлениям, если отказаться от «компьютерной метафоры» и следовать альтернативной парадигме соотношения мозга и разума — теории нейронной трансдукции мозга.

Теория нейронной трансдукции для чайников

Начнем с простого примера. Представьте, что мы перенесли в наше время ученого из 17-го века, дали ему поговорить с вами по мобильному телефону и потом предложили подумать над гипотезой, как эта штука может работать. Будь он хоть Галилей, но он просто сковырнет заднюю крышку телефона и станет искать там нечто, говорящее вашим голосом. Потом, найдя динамик, будет искать, что заставляет эту фитюльку так ловко говорить за вас. И не просто говорить, но еще и осмысленно поддерживать разговор. На этом все попытки ученого, скорее всего, закончатся, не родив и одной объясняющей гипотезы. Ибо ему в принципе невозможно понять, как человек может прятаться внутри маленькой машинки или заставлять машинку говорить вместо себя.

Если же мы объясним ученому, что ни человека, ни его голоса внутри телефона нет, а это устройство — просто преобразователь голоса в некие сигналы и обратно, то ученый с помощью соответствующих инструментов и знаний, рано или поздно, сможет разобраться. Как минимум, у него появится шанс.

С мозгом и разумом все обстоит похоже. На протяжении веков, разгадывая загадку, откуда берется человеческий разум, люди использовали одну метафору за другой, чтобы хоть как-то объяснить способности людей. Начали, понятное дело, с божественной метафоры — не помогло. Через тысячелетия прогресса дошли до современной метафоры — мозг обрабатывает информацию подобно компьютеру. Увы, но эта метафора тоже не помогает объяснить, откуда в материальном мозге появляются нематериальные способности разума.

Однако, существует альтернативная парадигма, согласно которой

Если ухо — это преобразователь звука в слух, а глаз — преобразователь света в зрение, можно предположить, что мозг — это преобразователь мысли в воплощенные акты тела (механические, электрические, магнитные, химические) и наоборот. Можно сформулировать и иначе:

мозг действует как преобразователь между нашим существованием в этом мире и нашим сознанием, которое может получать доступ в иные сферы.

Принципиальное отличие этой альтернативной парадигмы в том, что она не метафора. Согласно ей, мозг — не типа, преобразователь, а именно двусторонний преобразователь . Из чего следует, что нахождение подтверждения теории, построенной на этой парадигме (или её опровержение), — лишь вопрос желания и времени. Просто бери и систематически проверяй на экспериментах объяснительную и предсказательную силу гипотез, порождаемых этой теорией.

Вот только не идеалистический ли это бред?

Действительно. Это обычно первое, что приходит в голову людям, когда им предлагают подумать о мозге, как о преобразователе мысли в воплощенные акты тела и наоборот. Многим хочется сразу спросить:

Зачем ломать “бритву Оккама” и множить сущее без необходимости, да еще и ввергаясь в болото мистики и/или поповщины?
Разве подобное идеалистическое представление еще не опровергнуто наукой?
И если нет, то с кем же тогда на связи «мобильный телефон» нашего мозга: с Ним? с инопланетянами? или с какими-то Игвами Розы Мира?

Как это ни удивительно, ответы на все три вопроса оказываются в пользу парадигмы «мозг — это преобразователь».

Первое . Многие теории в современной науке кажутся еще более невероятными, чем теория трансдукции. Например, квантовая механика вообще противоречит логике и пониманию причинности. И разве не мистикой кажется нашему рациональному разуму эффект квантовой запутанности? Как могут частицы «общаться» в тысячи раз быстрее предельной скорости взаимодействий — скорости света? Но современная наука мирится с этими парадоксами и несуразностями. Ибо если экспериментально подтверждается предсказательная сила научной теории, ей дозволено быть сколь угодно парадоксальной и несуразной.

В результате, математика трех великих теорий в основе современной физики — квантовой теории, инфляционной модели Вселенной и теории струн, — предсказывает существование альтернативных миров, подобно самой изощренной фантастики сериала «Локи». И также как это показано в сериале, вполне авторитетные научные работы предполагают, что сигналы могут просачиваться между вселенными, и что существование параллельных вселенных может быть экспериментально подтверждено и измерено. А в одной из работ украинского физика Александра Антонова утверждается, что наша неспособность обнаружить огромное количество темной энергии (почти наверняка существующей в нашей вселенной) однозначно свидетельствует о существовании параллельных вселенных, шесть из которых непосредственно примыкают к нашей.

Согласитесь, — все это не менее невероятно, чем теория мозга-преобразователя. Ну а говорить об отсутствии необходимости множить сущее вообще как-то странно. Ведь в рамках парадигмы «мозг — это компьютер» вообще нет удовлетворительных научных объяснений целому ряду экспериментально подтвержденных явлений, типа терминальной ясности (Terminal Lucidity) — неожиданное возвращение ясности ума и памяти за нескольких часов или дней до смерти пациентов, страдающих тяжелыми психическими или неврологическими расстройствами.

Второе . Само явление трансдукции вполне научно. Широкое распространение процессов трансдукции и, в том числе, в биологических системах — это экспериментально подтвержденный факт. Наши тела состоят из множества датчиков. Все наши органы чувств (глаза, уши, нос, язык и кожа) преобразуют внешние воздействия среды на организм и наши взаимодействия со средой в характерные модели электрической и химической активности мозга, формирующей в нем динамические нейрональные паттерны. Спектр воздействий весьма широк: электромагнитное излучение, атмосферное давление, состав химических веществ в окружающем нас воздухе, состав ощущаемых нами жидких химических веществ, характеристики текстуры, давления и температуры. Создавая миллионы новых видов организмов, эволюция создавала для каждого из них адаптированные, усовершенствованные или новые типы преобразователей. Так что нет никаких оснований относиться к трансдукции, как к чему-то надуманному или невероятному. Трансдукция повсюду: вокруг нас и внутри нас.

Однако, именно для теории нейронной трансдукции мозга экспериментальных подтверждений пока, действительно, нет. Но из того, что теория еще не получила экспериментального подтверждения, вовсе не следует ее научная несостоятельность. Специальная теория относительности Эйнштейна (опубликована в 1905 году), а затем и Общая теория относительности (опубликована в 1915 году), не получали прямых и убедительных экспериментальных подтверждений в течение многих лет. Искривление света под действием сверхтяжелого объекта удалось экспериментально зафиксировать лишь при затмении Солнца в 1919 г. Гравитационное красное смещение света было экспериментально измерено лишь в 1959 г. А предсказание существования гравитационных волн, сделанное Эйнштейном в рамках общей теории относительности, подтвердились путем прямого эксперимента лишь через столетие — в 2016 г.

Третье . Вопрос о том, с кем на связи «мобильный телефон» нашего мозга, стоит в одном ряду со знаменитым вопросом Эйнштейна «А мог ли Бог создать этот мир по-другому?». Наш великий соотечественник Вячеслав Всеволодович Иванов на вопрос Эйнштейна отвечал так — «Нет, иначе бы человек не появился». И на вопрос «Почему мир обладает тремя пространственными измерениями», его ответ был аналогичный: «Если бы число измерений было бы иным — человек бы не появился». Еще про пять главных свойств Вселенной, без которых в ней не мог бы возникнуть человек, описал друг В.В. Иванова — астроном Ее Величества Сэр Мартин Рис в книге «Just Six Numbers» (Всего шесть чисел). И про все шесть чисел — шесть свойств Вселенной ответ Мартина Риса тот же — «Если бы они были иными — человек бы не появился». Основные параметры Вселенной после Большого Взрыва, сделали возможной эволюцию по направлению к человеку. С самого начала Вселенная как бы подстраивалась под то, что в результате эволюции в ней должен возникнуть человек (это т.н. антропный принцип).

Компьютерная метафора открыла новые теоретические возможности, заменив представление об энергетическом обмене организма со средой на представление об информационном обмене. В. Вундт и его современники полагали, что принцип сохранения энергии требует признания строгого психофизического параллелизма [215; 600]. Но вычислительное устройство, потребляя незначительное количество энергии, может управлять огромными механизмами. Далее, хотя трудно сказать, какие процессы лежат в основе некоторой чисто психической работы, например, восприятия картины Рембрандта, можно легко представить компьютер или блок-схему когнитивных процессов, осуществляющие переработку информации, которая заканчивается адекватным ситуации ответом. Под этим представлением, например, вполне мог бы подписаться К. Халл, считавший, что модель "человека по типу поддерживающего свое существование робота была бы надежной гарантией против использования менталистских понятий. Возрождение этой терминологии в когнитивной психологии было обусловлено вначале чисто эвристическими соображениями: она оказалась необходимой потому, что сложность рассматриваемых феноменов не позволяла дать их осмысленную интерпретацию в других терминах.

Первыми работами нового направления можно считать исследования процессов образования понятий Дж. Брунером и сотр. [14], а также работы А. Ньюэлла, Г. Саймона и Дж. Шоу, создавших ряд машинных моделей мышления, в том числе «Логик — теоретик» и «Универсальный решатель проблем». Общими чертами этих работ являются не только сильный крен в сторону формально-логического анализа (например, используемый в монографии Дж. Брунера теоретический аппарат совпадает с правилами индукции Дж. С. Милля), но и восстановление авторитета более ранних исследований познавательных процессов: докторская диссертация К. Халла 1920 года по формированию понятий на материале китайских иероглифов и вюрцбургская школа — в случае Дж. Брунера; О. Зельц и в меньшей степени гештальтпсихология — в случае А. Ньюэлла и его коллег.

Отдавая должное другим теоретическим влияниям, Дж. Брунер писал позднее, что на него и на ряд видных англо-американских авторов произвело в эти годы глубокое впечатление знакомство «с прочной традицией изучения познавательных процессов, сложившейся в советской психологии и вдохновившей всех нас на новые исследования» [14, 11]. Действительно, в его работах 60-х и 70-х годов отчетливо выступает интерес к генетическому анализу развития познавательных процессов, которые он вслед за советскими психологами, Ж. Пиаже и поздним Ф. Бартлеттом, связывает с формированием внешней практической деятельности [14; 153; 160]. Тем самым, однако, он поставил себя вне основного потока исследований когнитивной психологии, так как активг ность познавательных процессов сводилась для большинства авторов к внутренним преобразованиям информации в соответствии с определенными правилами.

Переход ко все более широкому использованию терминологии «менталистской» психологии сопровождался попыткой осмысления философских проблем, которые он за собой влечет. Практически в течение одного 1960 года появилось несколько работ, в которых ставился вопрос о характере объяснения активности познавательных процессов [68; 113]. Все эти работы содержат предположение, что проблема бесконечного регресса к гомункулусам, поставленная ранее в споре между Э. Толменом и Э. Газри, может быть обойдена, если предположить, что процессы переработки информации организованы в иерархические структуры, а сам гомункулус выполнен из нейроноподобных элементов.

Так, ведущий представитель информационного подхода Ф. Эттнив [113] в статье под названием «В защиту гомункулусов» отмечает, что если на более ранних уровнях переработки информации будут выполняться некоторые функции гомункулуса, то в конечном счете для моделирования познавательной активности во всей ее сложности потребуется система с конечным числом уровней. Блок-схема переработки информации человеком, центральное место в которой занимает гомункулус (блок Н), показана на рис. 6. Блок Н является местом конвергенции сенсорной и аффективно-оценочной информации; его выход представляет собой произвольное поведение, в то время как рефлексы и автоматизированные навыки реализуются другими структурами. Его активность необходима для осознания, а также для всякого сколь-нибудь продолжительного запоминания информации. Ф. Эттнив легко включает в свою модель данные Д. Бродбента и Дж. Миллера об ограниченности возможностей внимания и непосредственной памяти, считая, что вход в блок Н ограничен 7±2 единицами предварительно организованного перцептивной системой (блок Р) материала. Психологию в этой работе как будто хотят начать строить заново, причем примерно на том же самом месте. Совершенно очевидно, что Ф. Эттнив вкладывает в уже имевшиеся к тому времени информационные модели познавательных процессов (ср. рис. 5) традиционное для психологии сознания менталистское содержание. Статья завершается призывом «пересмотреть вопрос о научной респектабельности гомункулуса» [113,781].

Сдвиг от необихевиоризма к «неоментализму» когнитивной психологии был зафиксирован и в известной книге Дж. Миллера, Е. Галантера и К. Прибрама «Планы и структуры поведения» [68]. Здесь еще раз была выдвинута задача изучения «центральных процессов», с помощью которых можно бы заполнить «пропасть между стимулами и реакциями». Образы были уподоблены планам или программам, а иерархическая организация последних, допускающая возможность «самопрограммирования», позволяла обойтись без гомункулуса. Наряду с другими аналогичными призывами к изучег нию «центральных процессов» (например, Д. Хэбб [273]), это был не просто субъективный бихевиоризм, но уже когнитивная психология, правда, в ее специфической форме, подчеркивающей не столько соответствие организации познавательных процессов архитектуре цифровой вычислительной машины, сколько связь между внутренними репрезентациями и программами машинных вычислений.

Значительная часть развернувшихся с конца 50-х годов исследований склонялась скорее к компьютерной метафоре. Не случайно в своем большинстве это были работы, направленные на выделение отдельных процессов и видов памяти, аналогичных блокам хранения, и преобразования информации вычислительных устройств. Благодаря экспериментам англичанина Дж. Брауна и американцев Л. и М. Питерсонов удалось установить критическую роль активного повторения для всякого продолжительного запоминания: если после показа материала (цифры, слоги и т. д.) для запоминания испытуемый должен выполнять какую-либо интерферирующую активность (например, отнимать тройки от некоторого достаточно большого числа), то уже через 10—20с вероятность правильного воспроизведения приближается к нулевой отметке 1 . Дж. Сперлинг [514], а несколько позднее Э. Авербак и А. Кориэлл [117], использовав методику частичного отчета, пришли к выводу, что сразу после кратковременного предъявления зрительная информация сохраняется примерно в течение трети секунды в виде относительного полного образа, после чего она исчезает или переводится в какую-то другую, вероятнее всего, вербальную форму. Предположение об обязательном участии повторения в продолжительном запоминании материала (включая абстрактные фигуры) — «переводе информации в долговременную» память — получило название гипотезы вербального кольца (см. [35]). Для объяснения всех этих данных Н. Во и Д. Норман [584] предложили модель, в которой выделили три последовательных блока переработки информации в памяти человека: сенсорные регистры (например, «очень короткая зрительная память» из работ Дж. Сперлинга), первичную память (кратковременная память с ограниченным объемом и вербальным повторением в качестве способа сохранения информации) и вторичную память (долговременная семантическая память с очень большим объемом пассивно сохраняемой информации).

Легко видеть, что эта модель в общих чертах описывает архитектуру цифровой вычислительной машины. Вместе с тем.она вполне традиционна. Так, различение . первичной и вторичной памяти можно найти уже у У. Джеймса [31], который, в свою очередь, взял его у С. Экснера [483]. Первичной памятью они называли непрерывное сохранение представления в пределах поля сознания, вторичной — повторное возвращение представления в сознание, после того как оно его покинуло. Таким образом, первичная или кратковременная память — это удивительное образование, одновременно имеющее сходство с сознанием, гомункулусом, каналом связи и процессором электронно-вычислительной машины.

К числу центральных проблем этих исследований относились вопросы о локализации я модусе работы селективных фильтров (внимания), осуществляющих отбор релевантной и подавление иррелевантной информации, последовательной или параллельной организации процессов в задачах поиска, характера взаимодействия восприятия и памяти при распознавании конфигураций.

Анна Трисман [546] предположила, что перцептивный анализ последовательно разворачивается на нескольких уровнях обработки информации, начиная с анализа сенсорных признаков материала и кончая анализом семантических. Значительное число работ было посвящено описанию организации семантической информации в памяти. Одна из методик состояла в анализе группировки (кластеризации) словесного материала по семантическим категориям в задаче полного воспроизведения [249]. Устойчивые ассоциативные связи между словами изучались с помощью методики свободных ассоциаций [205]. Еще один подход был связан с анализом феномена «на кончике языка», описанного У. Джеймсом и A. П. Чеховым («Лошадиная фамилия»). Р. Браун и Д. Макнил [158] давали испытуемым словарные определения редких слов. В тех случаях, когда испытуемые не могли назвать слово, но утверждали, что вот-вот вспомнят его, их просили угадать число слогов, примерное звучание, положение ударения, отдельные буквы и т. д. Оказалось, что обычно они располагают этой информацией. Внутренняя репрезентация слова стала описываться как многомерный вектор свойств. В одной из первых теорий значения когнитивной психологии Дж. Катц и Дж. Фодор [322] описали значение в терминах атомарных, иерархически организованных предикатов: «быть живым существом», «быть человеком», «быть мужчиной» и т. д. Отношения между репрезентациями слов во внутреннем лексиконе — семантической памяти на вербальный материал — также трактовались как иерархические структуры, отражающие категориальную организацию понятий.

Близость этих структуралистических теорий представлениям B. Вундта, У. Джеймса, Г. Э. Мюллера, О. Зельца неоспорима. Для В. Вуддта, впрочем, всякое воспоминание всегда было интегрировано в системе координат его трехмерной теории эмоций [600, 3, 511]. Ее современным аналогом может служить трехмерное семантическое пространство коннотативных (аффективных) значений, построенное в 50-е годы с помощью факторного анализа Ч. Осгудом и его сотрудниками [427]. Эта модель имеет почти вундтовские координаты: хороший—плохой, сильный—слабый, активный—пассивный. Используя методику семантического дифференциала, они продемонстрировали, например, каким образом может меняться отношение к словам, имеющим аффективное значение, в зависимости от состояния одной и той же пациентки с синдромом множественного расщепления личности (рис. 7). То, что для Ч. Осгуда выступает как изменение отношения к понятиям, для представителей когнитивной психологии означает изменение внутренней структуры репрезентаций понятий в семантической памяти [348] 2 .

Итоги первого этапа развития когнитивной психологии были подведены в монографии Улрика Найссера «Когнитивная психология» [407], вышедшей в свет в 1967 году. Уже во введении он пишет, что конструктивный характер наших познавательных процессов: восприятия, внимания, памяти и мышления — является фундаментальным фактом. Задача когнитивной психологии состоит в том, чтобы понять, каким образом «воспринимаемый, воспоминаемый и осмысляемый мир порождается (is brought into being) из такого малообещающего начала, как конфигурация ретинальной стимуляции» или «узоры звукового давления в ухе» [407, 4]. Заимствуя идею у 3. Фрейда («Инстинкты и их превращения», 1915 год), пишет У. Найссер, «эту книгу можно было бы назвать «Стимульная информация и ее превращения». «Познание» — это обобщенное название для всех процессов, посредством которых сенсорная информация трансформируется, редуцируется, усиливается, сохраняется, извлекается и используется. Оно имеет отношение к этим процессам даже тогда, когда они разворачиваются в отсутствие релевантной стимуляции, как это имеет место при воображении или галлюцинациях. Такие термины, как ощущение, восприятие, воображение, запоминание, припоминание, решение задач и мышление. относятся к гипотетическим стадиям или аспектам процесса познания» [Там же].

У. Найссер с осторожностью подходит к определению ведущей метафоры когнитивной психологии. Отмечая, что компьютерная метафора, по-видимому, уступает по своей эвристичности программной (сравнению психических процессов с машинными программами в духе Дж. Миллера, Е. Галантера и К. Прибрама [68]), он одновременно подчеркивает, что речь идет лишь о сходстве, но не об идентичности программ и психических процессов. Значение обеих метафор состоит не только в доказательстве полной правомерности изучения внутренних психических процессов, но и в том, что они позволяют делать это, не дожидаясь, пока придет нейрофизиолог и все объяснит. У. Найссер отмечает, что конечная задача когнитивной психологии состоит в демонстрации роли знания в детерминации поведения человека. Однако этот момент в книге остается практически нераскрытым, нет даже ни одной ссылки на так называемые когнитивные теории личности и социальной психологии [275; 325]. Зато детальному анализу подвергается судьба сенсорной информации.

Первыми этапами на пути «превращений» сенсорной информации являются периферические виды памяти: «иконическая» для зрения и «эхоическая» для слуха. Затем информация попадает в вербальную кратковременную память, где сохраняется с помощью процессов скрытого или явного проговаривания, после чего становится возможным ее долговременное запоминание. Подчеркивая конструктивный характер как низших, так и высших познавательных процессов, У. Найссер различает в них две фазы. Первая фаза предвнимания — связана с относительно грубой и параллельной обработкой информации. Вторая — фаза фокального внимания — имеет характер конструктивного акта, отличающегося «осознанной, внимательной, детальной и последовательной» обработкой. Здесь становится возможным вербальное кодирование информации, служащее предпосылкой для ее сохранения в памяти и последующей реконструкции.

Тезис об активности познавательных процессов развивается на примере модели опознания речи К. Стивенса и М. Халле [527], близкой к теории перцептивных гипотез Дж. Брунера [14]. Согласно модели «анализа через синтез» при восприятии предложения мы пытаемся построить его внутреннюю репрезентацию, максимально похожую на оригинал. Если слово предъявляется на фоне шума, то предвнимательный анализ все же может позволить выделить отдельные различительные признаки или слоги, после чего последовательно синтезируются несколько вероятных слов, пока одно из них не совпадет с информацией на входе. Это встречное моделирование может происходить на разных уровнях описания материала: буквы, слоги, слова, целые предложения. Результатом являются такие известные феномены, как восприятие слов, которые отсутствовали в сказанной фразе, но подходят по контексту, пропуск ошибок в типографском тексте, эффект превосходства слова Дж. М. Кеттела.

Значительное место в книге У. Найссера отводится феноменам памяти, в том числе зрительным образам, вновь возвращенным, по замечанию Р. Хольта [92] из бихевиористского изгнания. У. Найссер интерпретирует эти феномены по аналогии со своим пониманием зрительного восприятия. Последнее означает для него развернутый процесс интеграции получаемых во время отдельных фиксаций «кадров» зрительной информации или «икон». Речь идет, как пишет У. Найссер, «о постоянно развивающейся схематической модели, к которой каждой фиксацией добавляется дополнительная информация» [Там же, 180]. Для такой интеграции развернутой во времени информации необходимо, очевидно, некоторое пространство. Его У. Найссер называет зрительной памятью. «Схематические зрительные объекты» могут быть синтезированы повторно. Это и есть образы представленной, которым, следовательно, свойствен такой же конструктивный характер, как и восприятию. «Существует аналогия между ролью хранящейся информации при воспроизведении и ролью стимульной информации в восприятии. Ни в том, ни в другом случае информация не попадает прямо в сознание. В области психологии памяти. можно предложить модель работы палеонтолога, которую мы использовали для объяснения восприятия и внимания: по нескольким сохранившимся костям мы восстанавливаем динозавра» [Там же, 285].

В связи с этим вариантом творческого синтеза перед У. Найссером встают две очень существенные проблемы. Первая проблема, называемая им проблемой исполнителя, заключается в необходимости устранения гомункулуса из объяснительных схем. В конце книги он пытается сделать это, сославшись на существование целой иерархии программ управления познавательной активностью. Вопрос о том, откуда берется и как изменяется программа самого верхнего уровня, при этом, естественно, не затрагивается. У. Найссер подробно останавливается на теории порождающей грамматики Н. Хомского, приводя аргументы в пользу тезиса о врожденности грамматических правил и отмечая его сходство с представлением гештальтпсихологов о врожденности процессов перцептивной организации, но явно это обсуждение с проблемой исполнителя не связывает. Вторая проблема, возникающая в теории У. Найссера, это проблема адекватности восприятия. Если восприятие, воображение, галлюцинация — это наши внутренние конструкции, то как их различить? Эта проблема в «Когнитивной психологии» даже не упоминается. В одной из более поздних работ У. Найссер также не проясняет отношений между ними: «Индивид имеет образы представлений тогда, когда он вовлечен в выполнение некоторых из тех когнитивных процессов, которые имеют место и при восприятии, но когда отсутствуют раздражители из внешнего мира, вызывающие это восприятие».

Книга У. Найссера создавала впечатление широкого синтеза традиционной психологии с новейшими техническими достижениями. На базе компьютерной и программной метафор были объединены структурализм и Ф. Бартлетт, гештальтпсихология и лингвистика Н. Хомского 3 . Пестрой была и теоретическая картина: сенсуализм юмовского типа снизу, картезианский рационализм сверху, структурализм по интересу к организации внутренних репрезентаций, функционализм по некоторым конечным целям, сочетание менталистской терминологии с формально-логическими и техническими метафорами. Эклектизм, распространявшийся также и на методологию исследований, где соседствовали гипотетико-дедуктивный метод, принцип конвергирующих операций и самонаблюдение, несомненно, оказался одной из привлекательных черт подхода в целом, позволившей представителям- разных психологических традиций, а также людям с минимальной гуманитарной подготовкой принять это новое глобальное направление.

В содержании души, психики и мозга всегда есть нечто уникальное, неповторимое и ситуационное.
Оно не сводимо лишь к информации, энергии и ее формам. Поэтому это нечто нельзя будет просканировать как некое энерго-информационное облако, а затем переместить в клонированный мозг , который является копией сканируемого мозга. Это нечто всегда окажется за "бортом" клонированного мозга и тела. Это нечто уйдет со смертью прежнего мозга и тела. Появившееся новое человеческое существо с полной телесной и мозговой копией и "закачанной" в нее энерго-информационного облака из прежнего мозга и тела, никогда не станет полным повторением, то есть возвращением из небытия. Это новое человеческое существо будет помнить свою прежнюю жизнь, будет иметь отношение и воспоминание о жизни в прошлом мозге и теле, но это нельзя будет назвать воскрашением из небытия, так как будет утрачена ситуационность, ситуационная уникальность прежнего "резервуара" тела и мозга, в котором развивалась психика и душа человека. Телесная, мозговая, психическая и душевная ситуационность уходит безвозвратно. В любой полной копии есть нечто, что отличает ее от оригинала . Это нечто - неповторимая ситуация, отражаемая копией, которая не отражалась подлинником. Уже то, что подлинник стоит в пространстве справа, а копия слева, то есть имеет место пространственная ситуационность, говорит о том, что копия и подлинник - разные существа и никогда не будут себя вести синхронно. Иными словами, если пофантазировать и представить себе, что создали с помощью клонирования вашу полную биологическую копию и "закачали" в нее весь ваш психический контент , в том числе и психическую программу вашего "Я", сознания и бессознательного. Более того, после всего этого, пусть новый клон, допустим, помнит свою жизнь в прежнем теле. Даже в этом случае, находясь рядом со своим подлинником , этот клон не будет являться этим подлинником и не будет синхронно повторять все процессы, которые происходят в этом подлиннике. Эти два живых существа разведены в пространстве и во времени и поэтому обладают неповторимой ситуационностью. Возможно, между ними будет телепатическая связь и некое единение душ, причем такое, которое невозможно даже между однояйцовыми близнецами. Но появление этого клона, мыслящего и знающего о своей жизни
в прежнем теле и мозге - это не возвращение из Небытия . Эти два существа не будут нуждаться в обмене содержимого своих душ, так как они будут иметь общие воспоминания, общее прошлое. И даже , если мы предположим, что у них будут одинаковыми их психические программы "Я", которыми они будут обмениваться и взаимно-дополнять друг друга , то эти два "Я" все равно будут отличаться чем-то, так как они разведены в пространстве и во времени. Это будут два существа одинаково мыслящих, одинаково переживающих, но всегда имеющих небольшую разницу в этих процессах, так как ситуационность будет создавать эту разницу. Теперь , после всего вышеприведённого, возникает вопрос : "Перестанет ли переживать человек, потерявший близкого, но получившего взамен клона этого близкого, который помнит все о прошлой своей жизни и принимает своего близкого? Сможет ли эта личность, утратившая близкого, принять , по сути, новое живое существо, которое носит в себе все душевные и психические основания и память от прежнего , ушедшего в небытие человека? Можно ли перестать жалеть ушедшего в небытие человека, который теперь возродился и помнит о своей прошлой жизни? "
Каким образом, будут воспринимать люди других людей, если у последних, благодаря трансплантации, поменяли тело , но оставили прежнюю голову и мозг ? Это проблема биоэтики, психологии, биопсихологии и биофилософии.

Сущность человека не только в уникальности и ситуационности его души, но и в уникальности и ситуационности его тела, а точнее, в неповторимом и ситуационном взаимодействии тела и души, которое неповторимо. Всегда нечто будет утрачиваться.

Тезис о том, что полное возвращение из небытия возможно с помощью клонирования и сканирования мозга может стать только новым качественным основанием для возникновения религии и не более. Ситуационность умирает и не возвращается. Возвращение из Небытия, как Воскрешение - вечная тема, но она может подняться на иной уровень, благодаря развитию науки о клонировании и сканировании психики и мозга.

Новый подход к анализу психических процессов, возникший в начале 1960-х гг., имел длительную предысторию. В 1894 г. ученик Гельмгольца Генрих Герц писал: «Отношение динамической модели к системе, моделью которой она считается, это в точности отношение образов вещей, которые создает наш разум, к самим вещам. Согласованность между разумом и природой может быть, таким образом, приравнена согласованности двух систем, являющихся моделями друг друга; мы даже могли бы объяснить эту согласованность, предположив, что наш разум способен создавать динамические модели вещей и работать с ними» (Hertz. 1894. S. 177). Через полстолетия эту мысль развил сотрудник Бартлетта и один из создателей инженерной психологии Кеннет Крэйк: «Если организм несет в голове мелкомасштабную модель внешнего окружения и своих возможных действий, он способен проверять различные альтернативы, определять наилучшие из них, реагировать на будущее развитие ситуации и вообще во всех отношениях вести себя более полноценно, безопасно и компетентно, попадая в сложные условия» (Craik. 1943. Р. 61)1.

Анализируя «внутренние модели» пространственного окружения, мы сразу же обнаруживаем, что они имеют «матрешечную» организацию, то есть обычно состоят из нескольких рекурсивно вложенных друг в друга репрезентаций. Например, мы можем представить себе карту северо-востока России, так что Санкт-Петербург будет при этом представлен чем-то вроде точки, а затем развернуть эту «точку» в полномасштабное пространственное представление и т. д. (см. 6.3.2). Рекурсивный характер имеют наши представления о других людях и их знаниях о нас (см. 7.4.1). Наконец, рекурсивность типична для нашего языка, что подчеркивалось в теории порождающей грамматики Хомского (см.

1.3.3 и 8.4.3). Используя эту теорию, можно было сделать следующий шаг — объявить различия всех этих форм репрезентации поверхностными и постулировать единый абстрактный формат представления знаний на уровне глубинных структур, допускающих алгоритмическое описание. Вот почему в начале 1960-х гг. процессы познания стали трактоваться по аналогии с процессами вычислений в компьютере. Понимание того, что человек активно «перерабатывает информацию», строя внутренние модели (репрезентации) окружения, означало переход от информационного подхода в узком смысле слова к когнитивной психологии.

Эта компьютерная метафора когнитивной психологии открыла принципиально новые теоретические возможности, заменив характерное для психологии XIX — первой половины XX вв представление об энергетическом обмене организма со средой на представление о значительно более быстром и гибком информационном обмене. Так, Вундт и его современники полагали, что только что открытый закон сохранения энергии требует признания строгого психофизического параллелизма, то есть признания — в полном согласии с картезианской философской традицией (см. 1.1.1 и 9.1.3) — полной независимости (в смысле причин и следствий) телесных и ментальных событий. Но вычислительное устройство, потребляя весьма незначительное количество энергии, может управлять огромными механизмами. Поэтому требование психофизического параллелизма перестало вдруг казаться строго обязательным. Далее, хотя трудно сказать, какие процессы лежат в основе некоторой чисто психической работы, например, восприятия картины Рембрандта, можно легко представить компьютер или специализированный электронный прибор, осуществляющий переработку информации, которая заканчивается адекватным ситуации ответом. [1]

Первыми работами нового направления можно считать исследования процессов образования искусственных понятий Джеромом Брунером и сотрудниками, а также работы Ньюэлла, Саймона и Шоу, создавших ряд машинных моделей мышления, в том числе «Логик—теоретик» и «Универсальный решатель задач». Общими чертами этих работ являются не только массивное использование формально-логического анализа (например, используемый в монографии Брунера теоретический аппарат совпадает с правилами индукции Дж. С. Милля), но и восстановление авторитета более ранних, «добихевиористских» исследований познания. В случае Ньюэлла и его коллег это были Отто Зельц и геш- тальтпсихология, а в случае Брунера — вюрцбургская школа и диссертационная работа Кларка Халла 1920 г. по формированию понятий, выполненная на материале китайских иероглифов. Отдавая должное другим влияниям, Брунер писал позднее, что на него произвело в эти годы глубокое впечатление знакомство с традицией изучения познания в советской психологии. Действительно, в его работах отчетливо выступает интерес к анализу развития познавательных процессов, которые он вслед за Бартлеттом, Леонтьевым, Гальпериным и Пиаже связывает с формированием внешней деятельности. При этом, впрочем, он, как и Выготский, подчеркивает моменты символьного взаимодействия ребенка с другими людьми, а не чисто сенсомоторные компоненты.

Использование «менталистской» терминологии в когнитивной психологии было обусловлено вначале эвристическими соображениями; она оказалась необходимой потому, что сложность рассматриваемых феноменов не позволяла дать их осмысленную интерпретацию в других терминах. Переход к неоментализму сопровождался попыткой осмысления философских проблем, которые он за собой влечет. Практически в течение одного 1960 г. появилось несколько работ, в которых ставился вопрос о характере объяснения активности познавательных процессов. Эти работы содержат предположение, что проблема бесконечного регресса к гомункулусам, поставленная ранее в споре между Толменом и Газри (она известна также как проблема Юма — см. 1.1.1 и 1.3.3), может быть обойдена, если предположить, что процессы переработки информации организованы в иерархические, все более абстрактные структуры, а сам гомункулус выполнен из нейроноподобных элементов.

В статье под названием «В защиту гомункулусов» Фрэд Эттнив (Attneave. 1961) отмечает, что если на более ранних уровнях переработки информации будут выполняться некоторые функции гомункулуса, то в конечном счете для моделирования познавательной активности во всей ее сложности потребуется система с конечным числом уровней. Блок-схема переработки информации человеком, центральное место в которой занимает гомункулус (блок Н), показана на рис. 2.4. Блок Н является местом конвергенции сенсорной и аффективно-оценочной информации; его выход представляет собой произвольное поведение, в то время как рефлексы и автоматизированные навыки реализуются другими структурами. Его активность необходима для осознания, а также для всякого сколько-нибудь продолжительного запоминания информации. Эттнив легко включает в свою модель данные об ограниченности внимания и непосредственной памяти, считая, что вход в блок Н ограничен 7±2 единицами предварительно организованного перцептивной системой (блок Р) материала. Совершенно очевидно, что Эттнив вкладывает в уже имевшиеся к тому времени информационные модели познавательных процессов традиционное для психологии сознания содержание. Статья завершается призывом пересмотреть вопрос о научной респектабельности гомункулуса (см. 4.4.2 и 5.2.3).

Рис. 2.4. Модель переработки информации человеком п о Эттниву (Attneave, 1961):

Р — перцептивная система, А — аффективно-оценочная система,

Н — гомункулус, М — моторная система

Сдвиг от необихевиоризма к неоментализму когнитивной психологии был зафиксирован и в известной книге. Дж. Миллера, Н. Галантера и К. Прибрама «Планы и структуры поведения» (русский перевод — Миллер, Галантер, Прибрам, 1964). Авторы описали элементарную структуру действия, включив в нее операцию когнитивной оценки, TEST. Эта структурная ячейка действия получила название ТОТЕ (TEST— OPERATE—TEST—EXIT). Этими же авторами также еще раз была выдвинута задача изучения «центральных процессов», с помощью которых можно заполнить «пропасть между стимулами и реакциями». Образы были уподоблены планам, или компьютерным программам, иерархическая организация которых допускает возможность «самопрограммирования» и позволяет, по мнению авторов, обойтись без гомункулуса. Наряду с другими аналогичными призывами к изучению «центральных процессов», это был не просто субъективный бихевиоризм, но уже когнитивная психология, в ее специфической форме, подчеркивающей аналогию между внутренними репрезентациями и программами вычислений.

Значительная часть развернувшихся с конца 1950-х гг. исследований склонялась к другой версии компьютерной метафоры, связанной с выявлением и анализом возможных структурных блоков переработки информации и принципов их объединения в единую функциональную архитектуру. Не случайно большинство этих работ было направлено на выделение процессов и видов памяти, аналогичных процессам преобразования и блокам хранения информации вычислительных устройств. Благодаря экспериментам англичанина Брауна и американцев Питерсонов, здесь, прежде всего, удалось установить критическую роль активного повторения для всякого продолжительного сохранения информации: если после показа некоторого материала (цифры, слоги и т. д.) для запоминания испытуемый должен выполнять какую-либо интерферирующую активность (например, отнимать тройки от некоторого достаточно большого числа), то уже через 10—20 секунд вероятность правильного воспроизведения приближается к нулевой отметке [2] .

Джордж Сперлинг (Sperling. 1960), а несколько позднее и другие авторы, использовав методику частичного отчета (инструкция, определяющая характер воспроизведения материала, предъявляется в этой методике уже после окончания предъявления самой информационной матрицы), пришли к выводу, что сразу после кратковременного предъявления зрительная информация примерно в течение трети секунды сохраняется в виде относительного полного сенсорного образа, после чего она исчезает или переводится в какую-то другую, вероятнее всего, вербальную форму (см. 3.2.1). Предположение об обязательном участии вербального повторения в переводе информации в долговременную память, то есть во всяком, сколько-нибудь продолжительном запоминании материала (включая абстрактные фигуры), получило название гипотезы вербальной петли (см. 5.2.1).

Для объяснения этих данных сначала Н. Во и Д. Норман (Waugh & Norman. 1965), а затем Р. Аткинсон и Р. Шиффрин (русский перевод — Аткинсон. 1980) предложили модель, в которой выделили три блока переработки информации в памяти человека: сенсорные регистры (например, «ультракороткая зрительная память» из работ Сперлинга), первичную память (кратковременная память с ограниченным объемом и вербальным повторением в качестве способа сохранения информации) и вторичную память (долговременная семантическая память с очень большим объемом пассивно сохраняемой информации). Легко видеть, что эта модель в общих чертах описывает архитектуру универсальной цифровой вычислительной машины (см. 5.2.1). Вместе с тем, она вполне традиционна. Так, различение первичной и вторичной памяти можно найти уже у Джеймса или еще раньше у немецкого физиолога Экснера. Первичной памятью они называли непрерывное сохранение представления в пределах поля сознания, вторичной — повторное возвращение представления в сознание, после того как оно его покинуло. Первичная (кратковременная) память оказывается, таким образом, удивительным образованием, одновременно имеющим сходство с сознанием, гомункулусом, каналом связи и микропроцессором компьютера!

Значительное число работ 1960-х гг. было посвящено описанию организации семантической информации в памяти. Одна из методик состояла в анализе группировки (кластеризации) словесного материала по семантическим категориям в задаче полного воспроизведения. Устойчивые ассоциативные связи между словами изучались с помощью методики свободных ассоциаций (см. 6.1.2). Еще один подход был связан с анализом феномена «на кончике языка», описанного Джеймсом, а также, в литературной форме, А. П. Чеховым (в рассказе «Лошадиная фамилия»). Браун и Макнил давали испытуемым словарные определения редких слов. В тех случаях, когда испытуемые не могли назвать слово, но утверждали, что знают его и вот-вот вспомнят, их просили угадать число слогов, примерное звучание, положение ударения, отдельные буквы и т. д.

Оказалось, что часто они оказывались в состоянии воспроизвести эту фрагментарную информацию об отдельных признаках слова (см.

7.1.3). Внутренняя репрезентация значений слов стала описываться как многомерный вектор свойств. В одной из первых теорий значения когнитивной психологии Катц и Фодор описали значение в терминах атомарных, иерархически организованных признаков, или предикатов: «быть мужчиной», «быть человеком», «быть живым существом» и т. д.

Близость этих когнитивных теорий значения структуралистским представлениям создателей экспериментальной психологии и философии XVIII—XIX вв. неоспорима. Уже для Вундта, впрочем, всякое воспоминание было интегрировано в системе координат его трехмерной теории эмоций: «удовольствие — неудовольствие», «напряжение — расслабление», «возбуждение — успокоение». Ее более современным аналогом может служить трехмерное семантическое пространство кон- нотативных (то есть аффективных) значений, построенное в 1950-е гг. с помощью статистической процедуры факторного анализа Чарльзом Осгудом и его сотрудниками (Osgood, Suci & Tannenbaum. 1957). Эта модель имеет очень похожие на вундтовские координаты: «хороший — плохой» (шкала оценки), «сильный — слабый» (шкала силы), «активный — пассивный» (шкала активности). На базе модели была создана методика семантического дифференциала, в которой значение слов оценивалось всего лишь по трем отмеченным шкалам — оценки, силы и активности. Использовав данную методику, Осгуд и его коллеги продемонстрировали, например, каким образом меняется отношение к словам, имеющим аффективное значение, у пациентки с синдромом раздвоения личности (рис. 2.5).

Рис. 2.5. Изменения в оценке коннотативного (аффективного) значения группы понятий у пациентки с раздвоением личности до (А), во время (Б) и после (В) кратковременного обострения состояния (по: Osgood, Suci &Tannenbaum. 1957)

Надо сказать, что сам Осгуд, несмотря на его активное участие в первых междисциплинарных конференциях когнитивистов и значительный фактический вклад в когнитивную науку, представлял необи- хевиористское направление психолингвистики. Поэтому он трактовал значение как осуществляющийся на основе ассоциативных связей внутренний медиаторный ответ (г_т на внешний стимул). То, что Осгуд и другие психолингвисты середины XX в. описывал как изменение отношения к понятиям, для представителей только что возникшей когнитивной психологии означало изменение внутренней структуры репрезентации понятий в семантической памяти. Это различие еще раз оттеняет специфику когнитивного подхода, с его общей неомента- листской ориентацией, отрицающей исследование моторики и поведения в целом. Современные психологические, а также и нейрофизиологические исследования различных форм представления знания будут подробно рассмотрены нами в следующих главах. Для новых работ становится характерным известный плюрализм — объединение этих и ряда других, первоначально противопоставлявшихся друг другу точек зрения и методических подходов (см. 6.1.3 и 9.4.1).

Читайте также: