Безенчук 12 стульев цитаты
Когда мы слышим фильм «Двенадцать стульев» , скорее всего на ум нам приходит не книга, а два наиболее известных фильма, работы Леонида Гайдая (1971) и Марка Захарова (1976). Оба фильма интересны по-своему, в одном много музыкальных сцен, другой максимально скуп на расхождения с книгой. Но все эти фильмы конечно же объединяет одно произведение Ильфы и Петрова, которое растащено на цитаты.
Давайте вспомним 12 , на наш взгляд, самых известных цитат из фильма.
1 . Кто скажет, что это девочка, пусть первым бросит в меня камень!
Профессиональный язык гробовщиков из романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» (1927).
- Ну, царствие небесное, - согласился Безенчук, - преставилась, значит, старушка. Старушки, они всегда преставляются. Или богу душу отдают - это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле, - значит, "преставилась". А, например, которая покрупнее, да похудее - та, считается, "богу душу отдает".
- То есть как это считается? У кого это считается?
- У нас и считается. У мастеров. Вот вы, например, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой. Вы, считается, ежели не дай бог помрете, что "в ящик сыграли". А который человек торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, значит, "приказал долго жить". А если кто чином поменьше, дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят - "перекинулся" или "ноги протянул". Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что "дуба дают". Так про них и говорят: "А наш-то, слышали, дуба дал".
Потрясенный этой, несколько странной классификацией человеческих смертей, Ипполит Матвеевич спросил:
- Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?
- Я человек маленький. Скажут "гигнулся Безенчук". А больше ничего не скажут. Мне "дуба дать" или "сыграть в ящик" -- невозможно. У меня комплекция мелкая.
«Он был типичный Безенчук. Погребальная контора «Милости просим».
«…Против нашего товара ни одна фирма выстоять не может: Глазет ставим - раз, кистями кантуемся - два. У нас первый сорт. Прима! «Нимфа», туды её в качель, разве товар даёт?…»
И ходил так же — бочком. И говорил путано и скоропостижно. Я когда увидала, первый раз, обхохоталась. Правда, не сразу. Уже в машине. Не удобно было в лицо человеку ржать.
Потом привыкла. Лишь иногда проскакивало смешком и маханием ладонью: «Пустое. Внимания не обращай». Думала: «Такой славный типаж. Когда же в жизни выстрелит?» И выстрелил. Да так — ушам своим не поверила: «За что?» Фраппировало меня это. Несусветно. Впрочем, давно ждала. Очень уж взгляд наглеть начал. У «Безенчука». Вместо маленького шебутного человечка прорисовался гоголь. Грудь вперёд. Интонации пошли свысока, нахрапом. И как-будто, всё время сказать что-то хочет. Непозволительное. Вроде, и борется с соблазном, но не сильно. И очень жаждет, чтобы я повод ему дала. Не сдержаться!
«…У входа в свое потасканное заведение стоял, прислонясь к дверному косяку и скрестив руки, гробовых дел мастер Безенчук. От систематических крахов своих коммерческих начинаний и от долговременного употребления внутрь горячительных напитков глаза мастера были ярко-желтыми, как у кота, и горели неугасимым огнем.
— Почет дорогому гостю! — прокричал он скороговоркой, завидев Ипполита Матвеевича. — С добрым утром.
Ипполит Матвеевич вежливо приподнял запятнанную касторовую шляпу.
— Как здоровье вашей тещеньки, разрешите, такое нахальство, узнать?
— Мр-р, мр-р, — неопределенно ответил Ипполит Матвеевич и, пожав прямыми плечами, проследовал дальше.
— Ну, дай ей бог здоровьичка, — с горечью сказал Безенчук, — одних убытков сколько несем, туды его в качель.
И снова, скрестив руки на груди, прислонился к двери…»
Дела нашего «гробовых дел мастера» тоже шли не жирно. А зависть — меленькая такая, бабья — шевелилась в нём всегда. И, учитывая, что жизнь предоставила ему куш. В виде ненужных «знаний». Зависть сподвигла «кушем» грамотно распорядиться.
В тот день, всё намечалось быть лёгким и весёлым. Мероприятие, как никак! Он заскочил ненадолго, проходняком. И разговор зацепил пустой, зряшний. И всё же. Он не упустил шанса. И вывалял меня. А потом, выщерив злой глаз, рассматривал. Подробности.
Бог с ним! Живёт где-то, дела свои справляет. Ждёт спокойной старости. Как будто так может случиться!
«…Хотя дикая рожа мастера Безенчука и сияла в наступивших сумерках, но сказать он ничего не смог.
— Ну? — сказал Ипполит Матвеевич более строго.
— «Нимфа», туды ее в качель, разве товар дает? — смутно молвил гробовой мастер. — Разве ж она может покупателя удовлетворить? Гроб — он одного лесу сколько требует.
— Чего? — спросил Ипполит Матвеевич.
— Да вот «Нимфа». Их три семейства с одной торговлишки живут. Уже у них и материал не тот, и отделка похуже, и кисть жидкая, туды ее в качель. А я — фирма старая. Основан в 1907 году. У меня гроб, как огурчик, отборный, на любителя.
— Ты что же это, с ума сошел? — кротко спросил Ипполит Матвеевич и двинулся к выходу. — Обалдеешь ты среди своих гробов.
Безенчук предупредительно распахнул дверь, пропустил Ипполита Матвеевича вперед, а сам увязался за ним, дрожа как бы от нетерпения.
— Еще когда «Милости просим» были, тогда верно. Против ихнего глазету ни одна фирма, даже в самой Твери, выстоять не могла, туды ее в качель. А теперь, прямо скажу, — лучше моего товару нет. И не ищите даже…»
("Двенадцать стульев". И. Ильф, У. Петров.)
Недавно видела его, издалека. Поседел, как лунь. Шагом потяжелел. Лицом обвис. Брови смурные к переносице гонит, сердится. На жизнь свою, не прокую. А я вспоминаю любопытствующий взгляд: «Ну как тебе там? Очень больно? Или добавить. »
И разве мой талант, и мой душевный жар
Не заслужили скромный гонорар?
При наличии отсутствия пропитанных шпал это будет не трамвай, это будет одно горе.
— Ну что, дядя, невесты в вашем городе есть?
— Кому и кобыла невеста.
— Больше вопросов не имею.
Против нашего товара ни одна фирма выстоять не может. Глазет ставим — раз, кистями кантуемся — два. У нас первый сорт, прима! В нём жить можно.
Ничего, найдём! Святое дело! Батистовые портянки носить будем, крем «Марго» кушать!
Впрочем, вы можете уйти, но, предупреждаю: у нас длинные руки!
Он не любил свою тещу. Клавдия Ивановна была глупа. Ее преклонный возраст не позволял надеяться, что она когда-нибудь поумнеет.
Когда женщина стареет, с ней могут произойти многие неприятности: могут выпасть зубы, поседеть и поредеть волосы, развиться одышка, может нагрянуть тучность, может одолеть крайняя худоба, но голос. Голос у нее не изменится.
— Уходя в дальнейшее пространство.
— Не уходите, товарищ Бендер.
— Я блесну непрошенной слезой.
— Я сама сейчас заплачу.
— В страсти, как и в счастье, все мы ищем постоянства, но ничто не вечно под луной.
— Ну, что же мне теперь делать?
— Может быть, вы скажете кому-то.
— Что я скажу? Кому мне говорить?
— Где-то на закате ваших лет.
— Ах ты, мерзавец.
— Все-таки была, была одна минута, той любви, какой уж больше, извините, нет.
— Хам! Ворюга! Изменщик! Подлец!
Читайте также: